Дети, которые не играют в «войнушки»

«…Мальчишки там (в Чечне. – А.И.) зачастую не умеют читать, но зато прекрасно стреляют из автомата. Что вы думаете об этом?» – такой вопрос несколько лет назад задали журналисты «Российской газеты» первому заместителю министра образования РФ Григорию Балыхину.  Он не сразу, но ответил: «…из-за того, что школы по пять-шесть лет не работали, в Чечне много 13-14-летних подростков, которые, не поверите, не умеют ни читать, ни писать. Только автомат могут держать».

Этот негативный образ чеченцев, нарисованный в первые годы КТО совместными усилиями части российских журналистов, чиновников и генералов, по сей день кочует по страницам различных изданий. И миллионы граждан продолжают думать, что Чечня была, есть и будет неграмотным, вооруженным до зубов, агрессивным диким краем. Между тем, чеченские ребятишки, пережившие две войны, еще три-четыре года назад наотрез отказывались играть в столь любимые детьми всего мира войнушки. Если рисовали, то самолеты, сбрасывающие бомбы, и танки, плюющиеся огнем… Каким видят мир чеченские школьники сегодня? Чему и как учат их в школе?

«Где находится Кот-д’Ивуар?»

«Я помню то интервью Григория Балыхина, – рассказывает педагог с 35-летним стажем работы в школе Мадина Вахидова. – В нем и меня, и моих коллег удивило многое. В первую очередь, заголовок “Чечня пошла в школу”. Потом уже – слова о 5-6-летнем перерыве в работе школ, о том, что “исламизация превалировала во всем”»…  Со слов Вахидовой, эти и ряд других утверждений при всем желании не отнести к разряду соответствующих действительности. Но в то время мало кто был готов услышать правду. «Поэтому нам, местным учителям, оставалось одно – молча проглотить обиду», – утверждает она.

В школе, где Мадина Аслановна работает, помнят и визит Балыхина в это общеобразовательное учреждение. «Он приехал неожиданно, в сопровождении сотрудников министерства образования республики, – вспоминает учительница. – Посещал уроки, задавал вопросы, и не только по школьной программе. Не смог скрыть удивления, когда в шестом классе получил ответ на свой вопрос: “Где находится Кот-д’Ивуар?”».

Слезы гостя 

Во втором классе, где за каждой партой сидели по три ученика, в ответ на вопрос высокого гостя из Москвы «А кто из вас прочитает наизусть стихотворение не из учебника?» поднялась хрупкая, большеглазая девочка. «Я», – сказала она, и звонким голосом словно выдохнула из себя:

«Эти громы, эти грезы
Без начала и без конца…
И текут ручьями слезы,
И сжимаются сердца.

Сердцу хочется покоя,
Только нет покоя мне:
Все расстреляно войною,
Все разрушено в Чечне!

Думы горькие уносят
В дали дальние меня,
Сон покоя не приносит
Среди горя и огня.

Не унять страданий этих,
Боль ничем не заглушить…
Что же делать? Кто ответит?
Как в страданиях прожить?..»

Голос девочки смолк. И дети увидели, что в глазах столичного гостя тоже стоят слезы.

Девочка, прочитавшая стихотворение, год назад окончила школу и поступила в университет. Подросток, который знал про небольшую страну в Африке, уже получил вузовский диплом.

Мешок с тетрадями

Кстати, сама Мадина Вахидова – ингушка. С будущим мужем, чеченцем, познакомилась в годы учебы в Грозненском педагогическом училище. Уже матерью, работая в школе, заочно училась на физмате университета. У четверых ее детей – свои семьи. Она – не только и не столько бабушка. Она – «Учитель года — 2008», ветеран труда. В сентябре 1999 года, покидая под бомбами родной дом, Мадина Вахидова взяла с собой плотно набитый чем-то мешок. Открыв его в Назрани, в доме своей бабушки, дети Мадины обнаружили в нем … тетради ее учеников. Она не сомневалась, что вернется в родное село и школу, к детям, которым посвятила жизнь…

Снаряд и фанера

Школа в селе Гойское, которую инспектировал в той свою поездке по Чечне первый заместитель министра образования РФ, на тот момент функционировала в сборно-щитовом доме, в двух десятках метрах от фундамента, сохранившегося от разрушенного федеральными силами весной 1996 года кирпичного типового здания. В классе, где он не смог сдержать эмоций, две стены – наружная и противоположная перегородка – были в фанерных «латках»: снаряд пробил их насквозь, но почему-то не взорвался.

«Мы прерывали учебный процесс дважды, но не на 5-6 лет, и даже не на год, – рассказывает Мадина Вахидова. – В первый раз это произошло ранней весной 1996 года, когда боевые действия развернулись уже вокруг нашего села. Через три месяца, получив возможность возвратиться в него, мы обнаружили, что школа разрушена. Но вскоре был собран сборно-щитовой дом, выделенный Управлением Верховного комиссара ООН по делам беженцев, и мы в нем, не медля, возобновили занятия».

«Во второй раз нас вынудили покинуть село в начале сентября 1999 года,– вспоминает учительница. – Тогда, 11 сентября, авиация нанесла первый ракетно-бомбовый удар по селу. В этот и последующие дни бомбардировки продолжались. В конце ноября к авиации присоединилась артиллерия. Мы смогли вернуться в свои дома, вернее, то, что от них осталось, во второй половине декабря. Через месяц собрали детей в школе».

«Кто не видел разруху тех дней, тот никогда не сможет представить эту картину: крыша у школы латана-перелатана кусками шифера, рубероида, полиэтиленовая пленка вместо стекол, забитые обрезками досок и фанеры пробоины в стенах, ни отопления, ни света….», – продолжает она.

<!--more-->

Я показываю Мадине Аслановне выдержку из интервью Балыхина: «Система образования в республике рухнула при Дудаеве… Итог известный. Из 462 школ в республике к 1999 году было разрушено 325. Причем почти 70 – практически полностью. Многие разрушения связаны, конечно, с бомбежками и обстрелами, но российские войска бомбили не школы, а здания бывших школ, превращенные Дудаевым и Масхадовым в казармы своей гвардии и укреп-пункты».

«Это – куча мала. Сложно такое комментировать, – отвечает Вахидова. – Если же говорить отдельно, по пунктам, то в упадок образование в республике начало приходить действительно при Дудаеве и Масхадове. При них не выплачивали, например, учителям зарплату, не выделялись средства на ремонт и содержание учреждений образования. При этом ни тот, ни другой школ не закрывали, каких-либо подразделений своих вооруженных формирований в них не размещали».

«Насколько я знаю, – добавляет она, – был лишь один такой случай, но и тогда здание школы-интерната в Урус-Мартане заняла не “гвардия Масхадова”, а пытавшиеся противостоять ему Басаев и Хаттаб. Но это здание как раз и не бомбили, и в нем уже в декабре 1999 года разместились подразделения федеральных сил. Да и вернули это здание системе образования позже других. К этому времени даже полностью разрушенные школы были уже восстановлены»

Комментарии военных

«Всю вторую войну мы слушали по радио оценки представителя Генштаба генерал-полковника Манилова, – вспоминает учительница. – Комментируя действия авиации, он не раз говорил, что она нанесла удары по базам боевиков в моем родном селе. Но мы-то знали, что ни баз, ни боевиков в селе нет».

«Сборно-щитовой дом, в котором располагалась школа, – это фанера да стружка. Кому, кроме как не военным, придет в голову называть эту труху базой, укреп-пунктом и кромсать ее снарядами и бомбами?»

«Кстати, когда шли бои в соседнем селе Комсомольское, военные также объясняли свои действия тем, что там, под зданием школы, боевики задолго до начала военной компании якобы устроили некие бункеры. А там никогда не было, да и сейчас нет ни подземного, ни даже полуподвального помещения. Школу тогда разнесли в клочья. Несколько лет назад ее восстановили. А до этого дети занимались в спешном порядке смонтированном здании-модуле».

Про автоматы, танки и смайлики 

В советские годы каждая школа в республике имела базу для обучения учащихся военному делу. У школы в Гойском были свой кабинет военного дела, оружейная комната, тир. Раз в год старшеклассников вывозили на стрельбища на военный полигон. Дети принимали активное участие в различных военно-спортивных играх. «В тот период учащиеся, на мой взгляд, имели больше навыков обращения с оружием, – говорит Мадина Вахидова. – При Дудаеве или Масхадове тот же автомат чаще мелькал в телеэфире, но то, что он был доступен и хранился чуть ли не в каждом доме, – это неправда».

Как она утверждает далее, оружие стоило денег и немалых. Прежде, чем решиться на покупку, каждый тысячу раз взвешивал, что лучше: принести в дом «Калашников», от которого одно зло, или купить на эти деньги муку и картошку на зиму для своей семьи? «Поверьте, среди чеченцев найдется немного людей, готовых потратиться в ущерб своей семье, – продолжает учительница. – Оружие получали или покупали те, кто записывались в какие-то вооруженные формирования или имели основания для беспокойства по поводу безопасности своей семьи».

«Наши дети, особенно после первой войны, больше страдали от неосторожности и неумения обращаться с оружием, – считает она. – Они раз за разом подрывались на минах, получали увечья и гибли от выстрелов в результате неумелого обращения с тем же автоматом». «Да, были единицы тех, кто мог, например, выплавить для продажи тротил из неразорвавшихся боеприпасов, – продолжает она свой страшный рассказ. – Но и эти подростки или прекращали заниматься столь опасным ремеслом, или гибли».

«Последний такой случай на моей памяти был лет 11 назад: подросток, как позже объяснили военные, потянул на себя торчавший из земли неразорвавшийся неуправляемый реактивный снаряд, выпущенный вертолетом». После второй войны, по словам Вахидовой, произошел вообще перелом: «Дети перестали, например, играть в любимые многими малышами войнушки. Если рисовали, то пикирующие черные самолеты или такие же черные танки. Лишь года три-четыре назад на их рисунках стали появляться солнце, горы, трава и деревья…»

«А знаете, – спрашивает она меня, – что в последние годы больше всего беспокоит пап и мам наших учащихся? А то, что живое общение у них все чаще заменяется обменом эсэмэсками, а живая улыбка – смайликами…»

«Носители родной культуры» 

«Дети есть дети. Поэтому и задача школы – что в Москве, что в Чечне – одна. Кстати, я помню, как определил ее в том интервью Григорий Балыхин: “В принципе чеченская национальная школа не отличается от татарской, башкирской и т.п. Ведь ее цель – сохранение национальной идентичности чеченских детей (знание языка, культуры, традиций своего народа, то есть того, что делает человека носителем родной культуры)», – цитирует Вахидова.

«Наряду с родным языком, – поясняет она, – чеченские дети с первого класса во все времена овладевали и русским языком. В советские годы на изучение русского языка и литературы часов в программе отводилось примерно в два раза больше». С ее слов, в последние годы, после утверждения нового образовательного стандарта, произошли некоторые изменения. В частности, в первом классе русскому языку программой отводится три часа в неделю, чеченскому – пять. Кроме того, введен новый предмет – иностранный язык, преподававшийся в прежние годы только с пятого класса. Дети также изучают «Основы исламской культуры», «Основы ислама».

Говорящие без акцента

В отличие от героев фильмов-боевиков последних лет, чеченцы и ингуши говорят на русском языке без всякого акцента. Дети с малых лет смотрят «русские» мультфильмы, постоянно слышат русскую речь вокруг себя. «Малыш, который приходит в первый класс, способен пересказать на родном языке любой мультфильм, – говорит Мадина Аслановна. – Проблема возникает лишь тогда, когда его просят сделать то же самое на русском языке. Но уже к концу первого полугодия он начинает самостоятельно пересказывать несложные тексты, без труда пишет диктант. На первых порах он может, скажем, в каком-нибудь слове вместе «ш» написать «с», перепутать «ц» и «ч», и не сделать ни одной другой ошибки».

Бывают и курьезные случаи. Один такой «анекдот», по словам М. Вахидовой, случился недавно. Темой урока был «Род существительных». Когда учительница попросила назвать слова среднего рода, второклассник, не задумываясь, произнес фамилию одного из московских артистов эстрады, известного нетрадиционной ориентацией. Для чеченского малыша он – «не мужчина и не женщина». Класс «юмор» понял и оценил: дети, уткнувшись в парты, захихикали…

Русские учительницы

«В плане изучения русского языка у чеченских детей есть только одна проблема – отсутствие достаточных условий для закрепления навыков устной речи, – считает Вахидова. – В прежние годы этот пробел восполняло общение с приезжими учителями. Они в иные годы составляли абсолютное большинство работников школ республики. Многие из них работе с чеченскими детьми отдали лучшие годы жизни». Больше четверти века учительницей начальных классов в Гойской школе работала, например, Тамара Лабунина. Она не знала чеченского языка, а первоклашки, которых она брала, – русского. Тем не менее, они быстро находили общий язык, и класс по уровню знаний учащихся становился одним из лучших в школе.

Мастером-педагогом слыла Лилия Рогова, приехавшая в Гойское в 1961 году. В сентябре 1999 года она вместе с мужем и детьми попала под бомбардировку федеральных сил. С тех пор живет с семьей в Европе. В Чечне осталась лишь ее дочь Тамара. Она сегодня – директор одной из средних школ в селе Мартан-чу. «Последним из могикан» была Мария Аминова. Стаж ее работы в школах Чечни – свыше 50 лет. «Она умерла год назад, в феврале. Мы дали телеграмму ее дочери, но на похороны матери она так и не приехала, – говорит Мадина Вахидова. – Таких учителей, как Лабунина, Рогова, Аминова, нам, конечно, всегда будет не хватать. Мы, учителя, сами многому учились у них».

«Другая проблема – нехватка учителей-предметников. Наша школа, например, уже несколько лет не может найти учителя английского языка. “Человека с улицы” приглашать не хочется, а на подготовку специалиста требуются годы. Так, в общем, и живем».

Абдул Ицлаев

checheninfo.ru