Чеченский Гений и Ермолов

К 195-летию со дня рождения Петра Захарова

Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,

Томили предчувствия, грызла потеря... 

Но целое море печали не смоет! 

Из памяти этого первого зверя. 

         (Н.С. Гумилев. «Блудный сын»)

Жизнь П.З. Захарова не изобиловала необычайными приключениями или яркими событиями. За исключением детских и отроческих лет, проведенных в семье Петра Николаевича Ермолова. 

Остальные годы он прожил, по существу, как отшельник. Была учеба в Академии художеств, поездки из Москвы в Петербург и обратно, встречи с интересными людьми своего времени. Когда болезнь сваливала его в постель на целые недели, он оставался наедине с пустыми холодными стенами, которые в горячечном бреду сливались перед глазами в молочный туман, через который ему являлись лица разных людей, прошедших когда-то перед его глазами. 

Чаще других являлся Алексей Петрович Ермолов. Уже много лет в этом видении вставала одна и та же картина: высоченные черные скалы, нависающие над головой, извилистая каменистая дорога по Дарьяльскому ущелью, дорожная кибитка и усталый храп коней, заглушающий его тихий детский плач. Ему хочется убежать, но его крепко держит за плечи большой сердитый генерал. 

- На – а – на! – зовет он мать. Эхо тут же следом повторяет за ним: « На –а – на!» 

Устав плакать, он жалобно скулит до самого Тифлиса. Забыть все это было б благодатью. Хотелось это вычеркнуть из памяти, но о том вспоминалось больше всего. 

- Как коварна наша память, - думал он. - Когда она всего нужней, неожиданно изменяет и даже неразумна. Когда не нужна, силится выуживать из прошлого то, что огорчает, а там, где могла бы порадовать, не старается. 

Захаров знал, что грозная тень генерала, лишившего его трех главных святынь - родины, родителей и веры - будет всю жизнь нависать над ним и преследовать его. Он постоянно стоял перед ним как дуэльный противник. Жизнь художника сложилась в такой тесной увязке с родственниками генерала, что о какой-либо мести или выражении открытого протеста или недовольстве не могло быть и речи. Но все же, чувствуя себя неуютно перед совестью за молчаливое смирение со своей участью, на протяжении всей своей последующей жизни он молил небеса о даровании ему возможности хотя бы морально наказать того, кто был главным виновником всех его бед. 

И это случилось 23 года спустя. Своеобразная дуэль состоялась. Противников разделял мольберт. Выпавший жребий позволял художнику воспользоваться вместо шпаги кистью и открыто наносить противнику точные, рассчитанные удары. Они не будут смертельными на тот момент. Возможно, что их даже не заметили тогда ни сам А.П. Ермолов, ни его современники. Искусно закодированная тайна личного проклятия художника раскроется лишь много лет спустя, и то не всем. 

«Не является ли это плодом фантазии автора?» - подумает читатель. Но мне думается, что вымысла здесь намного меньше, нежели настоящей правды. Для всех, кто интересуется жизнью и творчеством П.З. Захарова, долгое время оставались непонятными обстоятельства, связанные с написанием самой известной и знаменитой его работы – портрета генерала А.П. Ермолова. Могла ли эта идея исходить от самого художника, что мне поначалу представлялось маловероятным? Если это так, то почему его выбор пал на Ермолова? Был ли это действительно вынужденный ход и что преследовал этим художник? 

На эти три вопроса следовало дать исчерпывающий и убедительный ответ. В качестве аналитической основы я счел необходимым привести полностью хронику движения официальных документов, касающихся этого факта в той последовательности и в том объеме, в которых они даются Н.Ш. Шабаньянцем в его брошюре о П.З. Захарове. 

В главе «Годы расцвета» читаем: «Несмотря на плохое здоровье, вынудившее оставить работу в Департаменте военных поселений, Захарова не покидает мысль о необходимости творческого роста, расширения своего диапазона». 

В 1842 году перед уходом из Военного министерства он обращается за программой на получение звания академика. В своем прошении он писал: В Совет императорской Академии художеств художника по живописи портретной Петра Захарова ПРОШЕНИЕ Желая заняться программою на звание академика по части портретной и представляя из трудов моих два портрета, прошу Совет Академии удостоить меня для получения сего звания надлежащей программою. К сему прошению художник Захаров подписал. 

Совет Академии художеств по представлению президента Академии художеств, рассмотрев материалы представления, счел вполне возможным удовлетворить просьбу Захарова, в силу чего вынес определение: 

Выписка из журнала Совета Академии художеств 1842 г. февраля 20 дня. Ст.9 – по прошению неклассного художника по живописи портретной Петра Захарова (№147) определено: неклассного художника по представленным работам, признав назначенным в академики, задать ему программу на получение звания академика написать поясной портрет г. генерала от артиллерии А.П. Ермолова». 

… Более года работал он над портретом генерала А.П. Ермолова, а по окончании сообщил в Академию: В Совет Петербургской Академии художеств от свободного художника Петра Захарова сына Захарова 

ДОНЕСЕНИЕ 

Исполнив ныне программу, заданную мне, определением Совета Императорской Академии художеств прошлого 1842 года,февраля 20 дня на получение звания академика, портрет генерала от артиллерии Алексея Петровича Ермолова; я отправил его из Москвы через посредство конторы транспортов первоначального заведения. О чем имею честь донести Совету Академии, приложив при сем и квитанцию, выданную мне конторою транспортов в получении сего портрета. Вместе с сим всепокорнейше прошу Совет не дозволять никому из художников делать копии или литографии с означенного портрета генерала Ермолова. 

Свободный художник – П.Захаров. Жительство имею в г. Москве, близ Тверской в Чернышевском переулке в доме генерал-майора Ермолова, №236. Августа 25 дня 1843 года, г. Москва». 

Творческий труд художника увенчался блестящим успехом. 30 августа 1843 года Совет Академии вынес определение: «… По рапорту назначенного в академики неклассного художника Петра Захарова (по вх. Кн. №1091), при коем представляет назначенную ему Советом программу для получения звания академика: портрет генерала Ермолова (6) при чем просит Совет Академии не дозволять никому из художников делать копии или литографии с его портрета. Определено: «Захарова удостоить звания академика»). 

«Это одна из замечательнейших работ, - пишет Н.Ш. Шабаньянц, - которая вполне определила начало периода расцвета художника. Портрет А.П. Ермолова – очень интересная по замыслу, композиции и исполнению работа. Фон – грозовое небо, горные вершины Кавказа – создает определенное настроение, как бы вводя нас в обстановку и атмосферу Кавказской войны. На этом фоне вписана фигура генерала, героя войны с Наполеоном. Он изображен опирающимся на эфес шашки, одет в зеленый мундир с орденами и в синего цвета рейтузы. Во всем облике старого боевого генерала – мужество, воля, ум и жестокость. 

Внизу красными буквами подпись: « П.Захаров – из чеченцев, 1843 года 16 августа». 

При беглом анализе располагаемых мною сведений, фактов, указывающих на то, что вся заслуга от выбора темы этого произведения и до ее воплощения на полотне принадлежит Петру Захарову, я не нашел. Полностью отсутствуют они и у изученных мною по этой теме авторов: И.Андроникова, Н. Маркелова, Р. Алероевой, Ю. Ладоницкого и А. Кусаева. Можно было бы, довольствуясь этим, посчитать данное академическое задание тонко рассчитанным моральным оскорблением, специально нанесенным кем-то художнику-чеченцу. Возможно, в этом мнении со мной согласились бы многие. Но все оказалось совсем не так. Во всяком случае, не совсем так. 

Некоторую ясность в это внес сам художник. После первой чеченской кампании в 1995 году, по счастливой случайности, ко мне попали бесценные копии семнадцати писем П.З. Захарова за период с июля-августа 1836 - го по апрель 1842 г. Их любезно предоставил мне страстный почитатель творчества нашего выдающегося соотечественника и один из его первых популяризаторов С.- Э. Ибриев. Среди них я нашел одно единственное письмо, написанное 9 января 1842 года, которое проливает некоторый свет на историю с этим портретом. В самом конце этого послания, в котором П.З.Захаров подробно рассказывает о своем плачевном положении. Как бы, между прочим, сделано сообщение и, в увязке с ним, высказаны одновременно и пожелание, и просьба. Обращаясь к своему воспитателю Петру Николаевичу Ермолову, он пишет: 

«… Скажу Вам, что одному из молодых художников Академия задала программу на золотую медаль, Алексей Петрович отбивает редут под Бородиным, и я желал бы, чтоб представить Академии для программы на академика портрет Алексея Петровича, только надо узнать, согласен ли будет он оказать мне такую милость. Если согласен, напишите мне, Петр Николаевич». 

Таким образом, становится очевидным, что инициатива написания портрета А.П. Ермолова принадлежала именно П.З.Захарову. Но что же заставило его сделать этот шаг вопреки своему желанию? Так бывает, когда обстоятельства бывают выше человека и вынуждают его делать то, что не сообразуется с его принципами. В описываемый период П.З. Захаров оказался именно в таком положении. 

Служба в Департаменте военных поселений Военного министерства, на которую он вынужден был поступить из-за постоянной стесненности в средствах, оказалась хуже солдатчины. Мало того, что она отнимала у него все время и жалкие остатки загубленного здоровья, приходилось вдобавок подвергаться моральным издевательствам ничтожных людишек из администрации Департамента. Условия, обговоренные при поступлении на службу в рисовальный отдел, не соблюдались. С болью и сожалением сообщает он об этом П.Н. Ермолову. 

«…Как Вашему Превосходительству известно, что я по слабости здоровья много потерял, к довершению всего поступил на службу. Вы хорошо знаете, что новая обязанность совершенно отвлечена от части художественной, но я основывал это тем, что почти половину года, по условию, имел в свою пользу, т.е. четыре рисунка делать в месяц дома. Это условие было согласно с моим здоровьем, ибо мне было запрещено доктором выходить в дурную погоду. 

По новому распоряжению Его Сиятельства графа Клейнмихеля, мы, все художники, должны ходить в комиссию для производства дел под смотрением весьма мелочного человека капитана Висковатого, который для пользы своей не только лишил нас праздничных дней, но, того и гляди, что потеряем зрение, не говоря уже о здоровье. Месяца два тому назад мне случилось необычно простудиться и прохворать две недели, то чуть-чуть не уволили от службы. 

При моем слабом здоровье, чтобы не дожидаться такой милости, получить награду мне объявленную начальником - 300 рублей серебром, да пожелать им счастливого успеха. Как Вы скажете, добрый мой благодетель, Петр Николаевич? Теперь все зависит от Вас, ехать ли мне в Москву или нет. Если нет, то должен служить, потому что я со службой должен был отказываться от практики, а теперь меня забыли, что существую или нет, потому что я, кроме должности и своей квартиры, ничего не знаю, и знать не могу… 

… Надеюсь найти у вас в Москве кусок хлеба да покой, хоть стыдно в мои лета думать о покое, да здоровье изменило…» 

Более всего художника угнетало то, что он оторван от любимого дела и что его как мастера стали забывать. Он понимает, что как человек искусства он сможет достичь высшей зрелости, полноты профессиональных достоинств и преимуществ перед другими только изо дня в день совершенствуя свою, захаровскую, технику письма, постоянно изощряясь в своем деле. Из-за стремительно ухудшающегося здоровья и потери сил он начинает растерянно метаться в поисках разумного выхода из создавшегося положения. 

Интуиция подсказывает ему, что впереди остаются только считанные годы. Надо успеть сделать что-то значительное. Поэтому он решает распределять свою оставшуюся жизнь разумно: не как подскажет случай, а чтобы была польза и внутреннее удовлетворение, которое вернуло бы душевное равновесие и покой. Это решение ускорила и неожиданная беда. 

В один из дней его круглосуточного отсутствия по делам службы, грабители уносят все, что у него было в квартире, прихватив и чужие вещи, взятые им во временное пользование при подготовке эскизов. Можно представить себе, каких душевных мук стоило ему унизительное обращение за помощью к своему воспитателю. И, причем, в который уже раз. 

В этом ограниченном жизненном пространстве, в которое втиснула его судьба, генерал Петр Николаевич Ермолов был для художника той единственной спасительной соломинкой, за которую он вынужден был хвататься каждый раз, когда не оставалось средств к существованию и нужда в который раз хватала его за горло, из которого и так почти каждый день хлестала кровь. Ответная благодарность молодого человека никогда не заставляла себя долго ждать. Он обязательно что-то преподносил в ответ. В великолепном исполнении были сделаны портреты Петра Николаевича и Анны Григорьевны, заменивших ему родителей, групповые и одиночные портреты всех их детей. Порадовал также многих друзей семьи. Что он мог еще сделать для них? 

Когда он мучительно думал об этом, собираясь как-то компенсировать свой переезд в Москву и предстоящее временное иждивенчество в ермоловской семье, его внезапно осенила мысль о портрете Алексея Петровича Ермолова. Хотя в глубине души художник не любил этого человека и не простил ему своего несчастья, но для всего ермоловского семейства он являлся гордостью и как активный участник Отечественной войны 1812 года, и как человек, достигший в свое время больших высот в военно-административном аппарате императора Николая I. 

Когда Совет Академии художеств предложил одному из художников написать портрет А.П. Ермолова при конкурсном испытании на золотую медаль, П.З.Захаров сообразил, что именно это имя желательно использовать для выхода из тех проблемных ситуаций, в которых он оказался. Почему именно сейчас всплыло имя этого человека, П.З. Захарову нетрудно было догадаться. 

Все складывалось очень вовремя и к месту. А.П.Ермолова вспомнили по той простой причине, что на календаре был январь 1842 года. Россия готовилась праздновать 30-летие победы над Наполеоном. Хотя времени прошло и не так уж много со времен Бородина, но из генералов, героев Отечественной войны 1812 года, почти никого не осталось в живых. 

Лучшие из кутузовских орлов: Багратион, Раевский, Платов, Барклай-де-Толли, Дохтуров, Давыдов, Уваров, Кульнев, Тучковы, Орлов-Денисов и многие другие уже давно покоились в земле. Только вот к А.П.Ермолову, умудрившемуся не получить в боях ни одной серьезной раны, падкая до героев смерть никак не хотела идти. Видимо, длиннющий кровавый шлейф, тянувшийся за ним, отпугивал даже костлявую с косой. Отдавая дань Победе, долг приличия требовал от царя и общества какого-нибудь воздаяния и ему. 

Это и сделала Академия художеств, возможно, с высочайшей подсказки, поспособствовав тому, чтобы он стал главным героем двух живописных полотен. В задании, которое было дано молодому коллеге П.З.Захарова, была определена батальная сцена - отбитие А.П.Ермоловым редута на Бородинском поле. Дублирование темы было ни к чему. 

Пётр напишет портрет генерала в полный рост. Такая работа приличествовала бы, в случае успеха, высокому званию академика, на которое он считал себя вправе претендовать. При этом П.З.Захаров знал, что этим шагом он сделает приятное своему воспитателю. К тому же, обращение к этой теме создавало для него и удобное обстоятельство. Доступ к портретируемому ему был более облегчен, чем другим, из-за близких родственных уз между его воспитателем и Алексеем Петровичем. 

Прося Петра Николаевича переговорить с генералом и склонить его к согласию позировать ему, он надеется, что и без напоминания воспитатель поймет, что надо будет похлопотать и перед Советом Академии, чтобы ему была поручена именно эта тема. Петр Николаевич, как всегда, не оставляет его просьбу без внимания, и со своей стороны прилагает все усилия, чтобы через свои связи добиться такого решения. Наконец это ему удалось, и к 20 февраля П.З.Захаров имеет уже официальное задание Совета Академии художеств. 

Ко времени написания этого портрета генералу А.П. Ермолову исполнилось уже 65 лет. По меркам того времени, этот возраст считался преклонным. Годы не пощадили завоевателя Кавказа, да и образ жизни, который он вел в годы сидения в Орле и потом в Москве, не способствовал сохранению его геркулесовой стати в фигуре и львиной суровости в лице. Это был уже одряхлевший, грузный старик с бесцветными толстыми губами, синюшным лицом и со спутавшейся копной длинных седых волос.

Усиливающаяся с годами дружба с водкой и табаком уже почти выхолостили из него грозное генеральство, которое он сохранял еще в 30-х годах. П.З.Захаров поначалу даже растерялся, когда увидел его впервые после их последней давнишней встречи в доме воспитателя. Что он с него мог написать? Это была лишь жалкая тень некогда могущественного человека. Предстояла тяжелая работа с постоянным напряжением фантазии. Детали лица, сильно трансформированные годами, необходимо было снивелировать примерно под 1827 год. Несмотря на такой курьез, в целом, Петр был доволен увиденным. Его некогда униженное этим человеком достоинство было в какой-то степени удовлетворено. 

- Боже милостивый, - произнес художник в уме, - как ты справедлив в своих воздаяниях за дела наши праведные и грехи наши тяжкие. П.З.Захаров знал, что государь не проявил к генералу ожидаемой милости и с годами не изменил своего неприязненного отношения к этому палачу Кавказа. Перед обществом Николай I соблюдал внешнее приличие и не давал повода для упреков в бездушии. О том, как складывалась жизнь у Алексея Петровича после кавказского наместничества, П.З. Захаров знал хорошо. 

Его воспитатель Петр Николаевич много раз заводил об этом речь и в кругу семьи, и на встречах с друзьями дома. Таким образом, художник был в курсе последующей ермоловской одиссеи. Многое в ней было непонятным. Некоторые моменты биографии вполне логичны и не вызывают вопросов. Не сразу оправившийся от удара после смещения с должности наместника Кавказа, А.П.Ермолов начинает строить планы возвращения во власть. 

С твердой верой во второй карьерный взлет, в 1831 году он приехал в Москву, приурочив эту поездку ко времени пребывания там Николая I. Через одного из старых знакомых из окружения царя добился высочайшей аудиенции и имел с Его Величеством двухчасовую беседу. После этого военный министр А.И. Чернышев, естественно, по поручению императора, предложил ему должность генерал-аудитора в Военном министерстве. А.П.Ермолов счел эту милость маловатой и заартачился. 

«Я не приму этой должности, которая возлагает на меня обязанности палача» - заявил он. 

Сколько неразгаданных тайн хранит в себе человеческая психология. Деспот, прошедший огнем и мечом через весь Кавказ, погубивший жизни тысяч мирных людей и стерший с лица земли сотни горских сел и деревень, не считал это палачеством. А вот быть арбитром в законных судебных спорах ему показалось верхом жестокости. 

Его ввели в Государственный Совет, но и там он не ужился с сослуживцами. Попросил об отставке, и она немедленно была дана ему. В 1839 году он переехал в Москву. Лето проводил в собственном деревянном доме по Гагаринскому переулку, недалеко от Пречистенского бульвара. П.З.Захаров жил в это время в Санкт-Петербурге, на Васильевском острове, на одиннадцатой линии, между Большим и Средним проспектами в доме Траншеля. 

Алексей Петрович уже много раз встречался со своим названным двоюродным племянником. Интересовался его успехами у Петра Николаевича. Знал, что вывезенный им в Тифлис мальчик стал крупным художником и может стать знаменитостью брюлловского масштаба. Возможно, он вспоминал о нем и в Орле, когда к нему проездом на Кавказ заезжал М.Ю. Лермонтов. 

Сообщение о том, что Совет Академии художеств предложил П.З.Захарову написать его портрет, он воспринял как реванш за полное свое поражение. Еще до приезда художника Петр Николаевич сообщил ему, что П.З.Захаров является кандидатом в академики и что в качестве испытания на присвоение этого звания Советом Академии ему поручено писать портрет генерала от артиллерии Алексея Петровича Ермолова. 

Это не могло не польстить честолюбивому генералу. Он воспринял это сообщение как последнюю вспышку угасающего пламени своей славы. -Ты уж не подкачай, племянничек! - гудел он своим хриплым басом. 

- Докажи этому знаменитому художнику Доу, что на Руси мастера кисти не хуже аглицких. Хозяин дома имел в виду свой портрет, помещенный в галерею героев Отечественной войны 1812 года. Заморский мастер явно польстил генералу и в лакировке внешнего облика и в искусственном придании ему внутренней многозначительности. 

Но даже в этом нахорохорившемся хмуром вояке П.З.Захарову виден был бездушный и жестокий солдафон. Бывают люди, которые со временем отрекаются от дел неправедных и пытаются дальнейшим благочестием заслужить милость Всевышнего и уважение людей. Искренность таких побуждений обычно бывает написана на лице. Алексей Петрович если и жалел о чем-то, так это только об ушедшей молодости и силе. Больше ни о чем. 

Много лет спустя, родственные ему души попытаются снять с него кровавый фартук и пожалеть этого «сфинкса новейших времен». Составитель «Записок Ермолова» историк В.А. Федоров, затрагивая некоторые стороны его личной жизни, с трогательным сочувствием отмечает: «Так навсегда и остался он холостяком». Писатель Олег Михайлов, автор исторического романа «Генерал Ермолов», более углубленно занимавшийся биографией Алексея Петровича, убеждает нас в абсолютной беспочвенности этого сочувственного сожаления. Обладавший могучим телесным здоровьем, А. П. Ермолов никогда не был аскетом, и уступал зову матушки-природы с явным желанием. Склонный, как и некоторые ура-патриоты, к идеализации личности А.П.Ермолова, О. Михайлов тоже, как мог, смягчил эту сторону личной жизни генерала. Он осторожно приподнял лишь на самую малость завесу над его тщательно скрываемой личной жизнью, но и этого достаточно, чтобы иметь представление о безнравственной и разнузданной сущности этой деспотической натуры. 

Полтора месяца спустя после разгрома родного селения П.З.Захарова - Дады-Юрта - 3 ноября 1819 года, разбив у Балтугая войска Ахмед-хана Аварского, он сделал своей наложницей молодую дагестанку Сюйду, дочь Абдуллы. От этой невольницы у него появился сын Бахтияр, нареченный при крещении Виктором. Подобно лермонтовской «Бэле», Сюйда быстро надоела ему и была отправлена обратно к ее отцу. Во время военной экспедиции в Акушу, в селении Кака-Шуре он присмотрел для себя дочь кака-шуринского узденя Аки-Тотай. 

Ее фаворитство было более продолжительным. За 7 лет гаремной жизни в Тифлисе она родила проконсулу двух сыновей: Аллах-Яра (Севера) и Омара (Клавдия), а также дочь Сатият (Софию). При разгроме Дады-Юрта Ермолов рассчитывал найти себе наложницу и среди чеченских красавиц, но они повели себя вопреки всякой логике. Из ста сорока оставшихся в живых жителей этого аула были отобраны 20 красавиц, которых должны были повезти в Тифлис в ставку главнокомандующего, а затем развезти в Петербург и Москву по домам знатнейших вельмож. При переправе на плоту через Терек девушки вступили в отчаянную схватку с конвоем и утонули в реке все до единой. После этого случая А.П.Ермолов никогда уже не поднимал своих глаз на чеченских женщин. 

...Между тем сеанс продолжался. Уставший от долгого сидения на одном месте, Алексей Петрович нервно ерзал и продолжал вспоминать Кавказ. Генерал смотрел на сосредоточенное хмурое лицо П.З.Захарова, на энергичное движение правой руки, орудующей кистью, и молча размышлял про себя. Красивый парень. Только бледный и худой. Видать, и мать была не последней красавицей. 

В голову лезли всякие невеселые мысли. Много крови попортили ему чеченцы в период его владычества на Кавказе. Он сравнивал их с другими народностями, населяюшими этот край, но ни на кого из своих соседей они не были похожи. Он не переставал удивляться их безрассудной храбрости, предприимчивости, презрению к смерти, способности легко переносить нечеловеческие страдания и трудности. 

В боевых схватках он, по возможности, старался не брать их в плен. Попытки сделать из них рабов были бесполезны. Держать в неволе этих кипящих жаждой мщения безумцев не имело смысла, и он уничтожал их, когда войска одерживали верх. В редких случаях оставались иногда в живых малолетние дети. 

На его памяти было предпринято несколько экспериментов по воспитанию их в русской среде в дворянских семьях. Результаты превосходили все ожидания А.П.Ермолов был лично знаком с каждым из них. Айбулат Розен, любимец великого князя Константина, наместника Польши, служил в Варшаве и пользовался уважением своих сослуживцев и успехом в польской аристократической среде. Генерала Александра Чеченского, воспитанника Н.Н. Раевского, он знал еще молодым ротмистром в период войны с Наполеоном. Вспоминая первые дни и недели тяжелого отступления к Смоленску 1-й и 2-й русских армий под командованием полководцев Багратиона и Барклая-де-Толи, он никогда не забывал один чрезвычайно важный момент, связанный с Александром Чеченским. 

Алексей Петрович был тогда назначен начальником штаба 1 -й Западной армии. Надо было искусно выводить войска из готовящейся французами ловушки и узнать их точные намерения после перехода на левый берег Днепра. Он послал тогда Александра Чеченского на верную смерть во имя спасения основных сил. Позже, в своих «Военных записках», опубликованных в России и за рубежом в 1863-64 гг., он напишет: 

«... Ротмистру Чеченскому, известному храбростью, приказал я, выбрав охотников (добровольцев) из конвойной команды Бугского казачьего полка, отправиться на левый берег Днепра и осмотреть на марше силы неприятельские...» 

Это была безумная затея, но храбрость чеченца сотворила тогда чудо. Он не погиб и задачу выполнил блестяще. Благодаря добытым им ценнейшим сведениям о направлении движения и составе ударных сил противника, две русские армии уходят от боевых столкновений с французами, без потерь доходят до Бородина и соединяются с основными силами. 

Или вот, стоящий передо мной мой пленник Петр Захаров. Кто бы мог подумать, что он будет восхищать своим талантом высший свет Петербурга и даже самого императора? Ему бы было легче и спокойнее на душе, если бы этот юноша никем не стал, а был бы дворовым мальчиком Петрушей и кроме «отнеси, принеси» ничего не знал. 

- А ведь талантливый народ, черт его подери! - злился он про себя. -Может быть, с самого начала надо было бы с ними по-другому?

... Стань мы добрыми друзьями, нам были бы нипочем ни Турция, ни Персия или кто-то там еще! Вот был бы железный заслон на юге от всякой там азиатской напасти. И не надо было бы посылать ежегодно в эту мясорубку десятки тысяч русских солдат и офицеров... 

Теперь бесполезно так мечтать. Кавказская война полыхала уже тридцать четвертый год. Море страданий разделяло эти два народа. Кровавую лепту в это постыдное дело внес и он. Генерал знал, что во многих случаях вел себя неоправданно жестоко. Иногда эта жестокость перехлестывала через край. Вспомнился тот злосчастный день 14 сентября 1819 года, когда по его приказу генерал Сысоев стер с лица земли родной аул этого художника. Бог сотворил чудо, оставив в живых трехлетнего мальчика, находившегося в объятиях молодой матери, смертельно раненной пушечным снарядом. Став зрелым мастером и вьдающимся художником, Петр Захаров был теперь живым напоминанием его неоправданной жестокости. 

Назначенный 6 апреля 1816 года командующим Кавказским корпусом, он заполнил ущелья Кавказа громом пушек и двинул войска на Чечню и горный Дагестан. Его план насильственного приведения в подданство горских народов Северного Кавказа и завершения образования российского административного устройства на Кавказе был одобрен царем, и потому он действовал круто и без оглядки. Именно с этого периода началась долгая и упорная Кавказская воина. А.П.Ермолов вел ее суровыми колониальными методами. 

Непокорные селения сжигались, сады вырубались, скот угонялся, покоренное население приводилось к присяге на верность российскому императору, облагалось данью, у них брались заложники. Пламя войны полыхало уже вовсю, и конца ей пока не предвиделось. И теперь уже 16 лет, как он не у дел. За это время он много раз осмысливал свои прошлые деяния. В своих «Записках», вспоминая обо всем этом, и, в частности, о кровавом дне Дады-Юрта, он писал: 

«При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местностях, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса. В сем намерении приказал я Войска Донского генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, - присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послу-шали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый был окружен высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. 

Многие из жителей, когда солдаты врывались в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами. Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, ибо кроме офицеров простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. 

Со стороны неприятеля все бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили как уже оставшихся без всякой защиты и просивших помилования (но гораздо большее число вырезано было, или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая...Селение состояло из 200 домов. 14 сентября разорено до основания...» 

А.П.Ермолов хорошо помнил этот день. Не забыл и то, как даже он, повидавший немало кровавых ужасов, был ошеломлен представшей перед ним страшной картиной. Но в своих мемуарах бывший проконсул Кавказа явно поскромничал, занизив цифру убитых жителей аула до 400 человек. 

Если учесть, что в тогдашней Чечне даже семья из 5 человек считалась малочисленной, в Дады-Юрте могло проживать, даже по скромным подсчетам, не менее полутора тысяч человек. Значит, их полегло не менее тысячи, так как в живых остались лишь те 140, о которых упомянул в своих воспоминаниях генерал. Всех этих подробностей П.З.Захаров, конечно, не знал, и не узнал до конца своих дней. И хорошо, что не знал, ибо среди шедевров русской живописи, возможно, не было бы сегодня одного из удивительных и загадочных портретов, каковым является портрет А.П.Ермолова. 

Кроме беглого описания его общего колорита и композиционного решения, искусствоведы особо не углубляются в психологическую суть изображенного на этом по-готне. Какие ассоциации вызывает поза, взгляд, сложные акценты на отдельных деталях лица, форма одежды и даже фон? Об этом стоит поразмышлять. Преобладание темных тонов здесь не случайно. Вся жизнь этого человека состояла, в основном из темных полос, если не считать некоторые эпизоды из Отечественной войны 1812 года. Они не лишены некоторой героики и, по сути, послужили тем фундаментом, который позволил ему рассчитывать на последующие милости императора и доступ в высшие эшелоны власти. Взгляд тяжелый, неприятный. В нем читается только рассерженность и обида на весь мир. А как удачно выбрал художник точку опоры и сам предмет изображающий ее! Это боевая сабля. 

Если прошлые деяния не оставили генералу внутренней свободы и раскованности, то вместо мягких бархатных подлокотников кресел его рукам суждено до конца ощущать холод сабельной рукояти. Но он ничуть не тяготится своими неразрывными узами с этим орудием войны. Ни сожалений, ни смущения нет на его лице. Есть только огромное презрение ко всему окружающему. Всем своим надменным видом он как бы говорит: 

«Ваше счастье, что не я ваш император». К тому впечатлению, которое остается у зрителя от созерцания его мрачного и откровенно сердитого лица с тяжелым безжалостным взглядом, немало добавляет и вызывающий жест персонажа, свидетельствующий о его неземной жажде власти. В галерее портретов военных деятелей первой половины XIX века нет такого выбора позы. Нечто схожее можно найти в портрете П.Х. Витгенштейна, писанном Францем Крюгером. Но там старик-фельдмаршал при всем воинственном напряжении позы выглядит сущим добряком по сравнению с А.П.Ермоловым. В первые мгновения при взгляде на портрет Алексея Петровича, весь его контур в целом ассоциируется с образами Мефистофеля, Люцифера, Демона, Дьявола, кого угодно, только не человека. 

В облике генерала больше авантюрности, нежели благородной целеустремленности. Разглядеть эту сущность в его скрытной натуре оказалось не под силу даже М.Ю. Лермонтову, наивно заблуждавшемуся в своих почтительных мыслях о нем. Это хорошо разглядели лишь два Александра Сергеевича: Грибоедов и Пушкин. В 1826 году, освободившись от первоначальных дьявольских чар генерала, А.С. Грибоедов пишет своему приятелю Бегичеву: «С Алексеем Петровичем у меня род охлаждения прежней дружбы»... 

И дальше он ставит уже хронологический диагноз: «Старик наш -человек прошедшего века». 

«Историю Ермолова хотел написать еще Пушкин, - пишет писатель Н.М. Маркелов. 

- Вероятно, удовлетворив свои творческие интересы в созданных образах Петра (то есть абсолютной вершины российского самодержавия) и Пугачева (то есть максимальной степени народного протеста оному), он искал возможности запечатлеть и современную ему личность исторического масштаба. В отличие от А.С. Грибоедова, быстро раскусившего А.П.Ермолова, А.С.Пушкин все еще продолжал оставаться в плену дьявольских чар генерала и освободился от них лишь че-тырнадцать лет спустя, после написания в 1820 году поэмы « Кавказский пленник». 

Там он восклицал: 

«... Смирись, Кавказ, идет Ермолов!», славил «пылкого Цицианова», известного закавказского карателя, расстрелянного в упор бакинцами в 1806 году, и генерала Котляревского, прозванного «бичом Кавказа», человека неслыханной жестокости пребывавшего тогда в страшных физических мучениях, испытывая заслуженную божью кару за свои кровавые дела. Толчком к прозрению Пушкина стало письмо П.Вяземского к А. Тургеневу. 

«Мне жаль, - пишет он, - что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Чтс за герои Котляровский, Ермолов? Что тут хорошего, что он «как черная зараза, губил, ничтожил племена?» 

От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если бы мы просве щали племена, то было бы что воспеть. Поэзия - не союзница палачей». А.С.Пушкин, наслышанный об этом отзыве, решил сверить мнение своего товарища с человеческой сутью генерала и затем уже принять решение, писать или не писать о нем как о личности исторического масштаба. 

Ради двухчасовой встречи с отставным «проконсулом» А.С.Пушкин, направлявшийся в Грузию, проделал двебти с лишним верст, чтобы заехать к генералу в Орел. Впоследствии, пережив страшное разочарование, А.С.Пушкин от своих замыслов отказался и в дневнике 1834 года назвал А.П.Ермолова «великим шарлатаном». Подобно «Джоконде» Леонардо да Винчи, портрет А.П.Ермолова всегда будет вызывать много споров, предположений, догадок. 

Знатоки и мастера этого вида искусства сделают еще много открытий по содержанию картины, по тем или иным замысловатым кодам, которые скрыты в той или иной детали. Если исходить из бесконечного пространства времени, мы и сегодня не так уж далеко ушли от ермоловской поры. Оценки событий пятидесятилетней Кавказской войны еще далеки от объективности. Нам предстоит еще многое узнать, переосмыслить, переоценить из той эпохи. А.П.Ермолов - это мрачный символ этой войны, хотя после него наместников Кавказа сменилось множество. Многие из его современников знали и запомнили его как олицетворение военного ужаса. Под таким углом зрения рассматривал его и художник. 

Он с неимоверным напряжением всматривался в черты лица этого человека и увидел то, что предполагал увидеть - печать проклятия Творца. Искусной кистью перенести зыбкий образ этой печати на холст - это и была его сверхзадача, которую он выполнил блестяще. В живописи, как и в поэзии, огромную роль играет культура намека и критической недосказанности. 

В этом портрете все это есть. Но, и вместе с этим, мы не можем утверждать, что художник до конца отодвинул ширму, за которой скрывался дьявол в генеральской оболочке. Те, которым хочется видеть в созданном П.З.Захаровым образе «могучее лихое племя», никаких недоговоренностей тут не усматривают. О морально-нравственных акцентах, присутствующих здесь, и говорить нечего. Как говорится, и песня самая прекрасная неодинаково всем слышится. Ничего удивительного тут нет. Ведь тайны и загадки, закодированные художниками средневековья в своих картинах, раскрывались лишь через столетия. 

Возможно, много времени спустя у искусствоведов, историков, филологов и этот портрет сможет вызвать восхищение хотя бы потому, что его создателю удалось достичь того поразительного гипнотического эффекта в светотеневом решении образа, которое не оставляет равнодушным никого. Помимо всего прочего, значение этой работы еще и в том, что она является важным «человеческим документом», в котором ярко отражено негативное отношение художника к агрессивной части русской военщины той эпохи. 

Выстраивая такую версию идейного замысла художника и истории создания этой работы, я понимал, что будет трудно пытаться выявить точную истину там, где четкие, однозначные умозаключения невозможны, поскольку конкретные обстоятельства, имеющие отношения к этому факту, еще недостаточно известны. А те материалы, кото-рыми мы располагаем, в чем-то двусмысленны и противоречивы. Однако вряд ли будет ошибкой рассматривать этот поступок художника как вынужденную уступку давнишнему желанию близкого человека, в данном случае Петра Николаевича Ермолова, который на протяжении многих лет способствовал его божественному взлету к вершинам духа и мастерства. 

И, в данном случае, настояв на том, чтобы П.З.Захаров воспользовался сотворенным для него судьбой стечением благоприятных обстоятельств, он помог своему воспитаннику создать самую глубокомысленную и загадочную из всех его работ и привел его к высшему пьедесталу признания и славы, которые тот заслуживал по праву.

ИБРАГИМ ДЖАБИРОВ

checheninfo.ru