ЧЕЧНЯ. Ян Чеснов. Суфизм и этнический менталитет чеченцев.

ДАЙДЖЕСТ:

ЧЕЧНЯ. В общественном мнении, будь то на самом Кавказе,в России или за рубежом эпоха Кавказской войны прошлого века прочно и по справедливости связана с именем Шамиля. Но был еще один человек, не столь известный, но не менее глубоко выразивший суть того вре­мени. Им явился чеченец Кунта-хаджи Кишиев. Его оружием были ве­ра, человеческое слово и мудрость. Не будет преувеличением ска­зать, что чеченский народ обязан ему своим физическим выживанием. И не только в годы той кровавой войны. Его учение спасало народ в годы советской депортации, когда члены религиозных братств брали на себя заботу о нуждающихся семьях. Оно и сейчас, в наши дни, не позволяет чеченцу предаться отчаянию, уйти в скорлупку эгоисти­ческих интересов, нести неискоренимую веру в Бога и в справедли­вость своего дела. Выразив интересы своего народа Кунта-хаджи тем самым внес неоценимую лепту в духовное развитие всего человечест­ва: его учение о непротивлении злу насилием явно коснулось пребы­вавшего в начале 1850-х годов в Чечне Льва Толстого. Нравственное и художественное воздействие последнего на современную цивилиза­цию вне всяких сомнений обязано чеченским истокам.<..>

В чем тут дело? Почему основатель духовного суфийского дви­жения, известного царским чиновникам под именем зикризма, расс­матривался противником почище Шамиля? Ведь писал же один из зна­токов чеченского быта того времени А.П. Ипполитов, что зикризм «ограничивался в то время изустным лишь чтением молитв, наставле­ниями не только безвредными, но и весьма нравствнными, так что в сущности оно скорее могло принести пользу, нежели быть в ка­ком-либо отношении опасным». Тем не менее проводник великодержав­ной политики начальник Терской области Лорис-Меликов доно­сил:»Учение зикр направлением своим, во многом подходящее к газа­вату, служит лучшим средством народного соединения, ожидающего только благоприятного времени для фанатичческого пробуждения от­дохнувших сил». Вот, оказывается в чем разгадка: в боязни народ­ного соединения! Газават (религиозная борьба) тут просто пристег­нут для убежденности. Поверженный Шамиль не представлял уже опас­ности, а Кунта-хаджи даже после трагического завершения свей зем­ной судьбы оставался нравственной опорой народного духа. И были развернуты гонения на его сторонников.

.

Традиции единобожия в мировоззрении вайнахов. Когда начинаешь внимательно изучать кадирийское учение Кун­та-Хаджи, пронизанное всеобщим гуманизмом, задумываться о причине успеха его миссионерской деятельности, то приходишь к мысли о том, что этот великий человек был носителем самой глубокой и иск­ренней веры в единого для всего человечества Бога. А рядом с этим выводом возникает другой — и не менее большой и волнующий: пропо­ведь Кунта-хаджи слилась с исходными для вайнахской цивилизации принципами единобожия. Эти доказательства сохранялись в памяти народных обычаев, отношений к той или иной ситуации, наконец, бы­ли в течение тысячелетий зафиксированы в оборотах вайнахской ре­чи.

Ученые-специалисты по истории вайнахов ведут споры о доис­ламских верованиях чеченцев и ингушей: было ли это христианство, язычество или смещанная из этих верований (синкретическая) рели­гия. При этом в язычестве видят прежде всего многобожие и идоло­поклонство. Это неверно для религиозных представлений всех наро­дов мира — концепция о едином Боге (монотеизм) изначально при­сутствует в мировоззрении всего человечества. Но вера в единого Бога на той стадии не выпячивается, не изображается статуями или картинами, потому что в этом случае монотеизм архаического чело­века превратился бы в политеизм, т.е. единый Бог стал бы одним из богов и тогда торжествовало бы полное язычество. Но человечество несло из глубины веков веру в единого Бога, не очень это афиши­руя, храня ее в чувстве и в мысли, в выражениях языка, в нравс­твенности своих поступков. Вся история это постепенное и мучи­тельное очищение религиозной практики от языческой шелухи.

У вайнахов испокон веков существовало представление о едином Боге, именуемом Дяла/Дела. Для носителя языка это имя воспринима­ется как форма произношения Да ала («Отец бессмертия»). Божест­венное имя видоизменяется также в Дейла, Диали и идентично имени грузинского божества Дели. Вера Бердавелидзе, крупнейший знаток верований грузинских племен, находила соответствие имени Дела/Да­ли в имени древневосточного (шумерского) божества Дилбит. Это од­но из направлений связей, показывающих исходное елинство предс­тавлений о Боге-творце. Другое нам указывается родством имени Дя­ла в направлении индо-европейских народов: Дяла может быть иден­тично с именем Зевса-громовержца (Дий, Диаус).

В вайнахском мировоззрении Дяла — творец солнца, луны, утрен­ней звезды Сасетки, земли и гор. Он также создает из глины первых людей: на востоке мужчину, на западе женщину. Дяла всемогущ. И, хотя о нем не рассказывалось много мифологических сюжетов, его почитание было сопряжено со страхом. Женщины не могли произносить имя Дяла, а заменяли его в своих молитвах на Гела или Гелой. Смысл этого последнего обращения ритуален: имя Гела может быть родственно названию потустороннего мира и ада у германских наро­дов (Holle).

Как бы то ни было Дяла оказывается владыкой подземного царс­тва (Дяла-Эштр). В этой роли он властитель человеческой жизни, которая прекращается по его воле, причем смерть с агонией у него предназначена грешнику. Мир мертвых — Эл (русское написание, сно­ва созвучие с Holle). Это мир мрака, холода, возмездия, но однов­ременно и мудрости. Элу противостоит солнечный мир Мялха дуне — мир света и человеческого благополучия.

Со светом у вайнахов связано одно из важнейших мировоззрен­ческих понятий о человечесой душе. Она именуется также как и свет — са. У этого же вайнахского слова есть и третье значение: угол. В этом есть своя логика. Она заключается в том, что угол в жилище является местом входа в потусторонний мир. Значит, свет не изолирован глухо от мира мрака, а мир мрака от света. Душа чело­века соединяет эти миры. Это позволяет человеку достойно встре­тить конец своей жизни. Вайнахский потусторонний мир тесно примы­кает к нашему, солнечному миру. Жива память об обрядах, участни­ками которых мыслились усопшие. Живые находятся в связи с умерши­ми родственниками. В древности был даже обряд, по которому умер­ший неженатый юноша или незамужняя девушка не должны были оста­ваться безбрачными — им находили живого супруга. Умершие также нуждаются в свете. Эта идея видна в обычае устраивать надземные склепы («солнечные могильники»), распространенные у вайнахов со средневековья вплость до ХIХ в. Некоторые авторы в архитектуре склепов выдят влияние христианского (византийского и грузинского) церковного зодчества. Но даже при этом главным была мысль об уни­версальном значении света для живых и умерших.

Важно, что свет в исламских суфийских учениях является осно­вополагающей категорией. Он исходит от единого Бога и его отблес­ки улавливают люди на земле. Но то же самое, как мы видели, лежа­ло в основе доисламских верований вайнахов и с того самого време­ни, когда вообще возникла вайнахская речь. Последнее обстоятель­ство говорит об исходности концепции света, которая предшествова­ла суфийским учениям. Некоторые авторы полагают, что суфии разви­ли категорию света, заимствовав ее от неоплатоников-философов и теологов, сыгравших большую роль в первые века новой эры в ста­новлении раннего христианства.

Вайнахская натурфилософия (учение о природе вещей) не ограни­чивается концепцией света. Этот свет порождается тьмой, синонимом которой выступает замкнутое пространство. «Солнце выходит из ма­теринского чрева» говорили вайнахи в старину. Дошли также неясные указания на то, что все порождается утробой (че) богини земли Аны (ан по-вайнахски «горизонт»). Удивительна последовательность вай­нахского мировоззрения, видящего в полости первоначальный исток вещей. «Люди после смерти уйдут в полость земли» (лятт кера)». Считается, что желудок людям создан Богом для того, чтобы они че­рез совместную трапезу познавали взаимное уважение, нормы челове­ческого общежития.

Отсюда проистекает взаимное уважение, нормы человеческого общежития. Поэтому столь почитаема пища. Потребление пищи воспри­нимается как вхождение в мир духовных ценностей. Сошлемся на обы­чай уважительного непроизношения имени (например, имени тестя со стороны невестки). Такая табуация имени (по-ингушски обозначается выражением цiекоб — «кормить имя») связана с представлением о сокровенном хранении важнейшей ценности, будь то пища или имя че­ловека.

Сакральной (т.е. божественной) полостью является пещера. Мно­гие из доисламских обрядов заключали момент непременного пребыва­ния людей в пещере накануне праздника и выхода из пещеры для встречи солнца. Существование таких обрядов описано еще в конце прошлого века и оно вытекало из всего мировоззрения вайнахов. Хо­тя в столетия христианства подобные обряды могли восприниматься и как повторение истории рождения Иисуса Христа, который по расп­ространенному народному (апокрифическому) преданию родился в хле­ву, находившемуся в пещере. Пещера, как пребывание животворной темноты может передать свои функции могиле, особенно могиле свя­того человека.

Важно отметить, что вайнахская мысль не полагает темноту вечной, она попеременно меняется местами со светом. Недаром су­ществует мнение, что если бы солнце пылало не равномерно, а пуль­сируя, то оно грело бы землю гораздо жарче (записано Саидом Хаси­евым). Темнота пещеры в описываемом обряде кончается тем, что лю­ди выходят навстречу солнцу. Был обычай, по которому мумии пред­ков периодично выносили из солнечных могильников, их истлевшую одежду меняли на новую — это тоже попеременная смена света и ть­мы, обряд обновления вечной жизни.

Можно говорить о вайнахском культе могилы как таковой. В Ин­гушетии возле села Плиева есть мавзолей Борга-каш. Он относится к началу ХY в. Там похоронен один из золотоордынских правителей. Эта могила стала почитаемой народом, потому что такое отношение соответствует древнему вайнахскому мировоззрению.

В связи со всем этим нужно сказать, что ночь для вайнахов полна потенциями дня. По выражению одного нашего собеседника «Ночь не просто отсутствие солнца. Это чудо, как и день».

К сожалению, многие ученые являются узкими специалистами и мысль их идет в привычных рамках. Они во всем видят только следы влияния поздних развитых религий. Вот так и с использованием све­чей, которые явно применялись в доисламских культах. Их единодуш­но объявляют воздействием со стороны христианского ритуала. Но ведь если иметь в виду все приведенные здесь соображения, опираю­щиеся на вахнахскую натурфилософию, то культовое помещение свечей в нишу святилища можно убедительно интерпретировать как концепцию ценности, находящейся в хранилище,- архетип света, замкнутого по­лостью. Тоже можно сказать о представлении о раскрытом небе (ве­рят, что тогда исполняются высказанные пожелания). В христианской мифологии есть мотив о раскрывщемся небе, из которого при рожде­нии Христа вышла звезда Вифлиема. Не отрицая христианского преда­ния нужно согласиться, что вайнахские представления о замкнутом пространстве, выпускающем свет, о душе имеют свою линию развития, которая приводит к мотиву раскрывшегося неба.

Когда за конкретными обычаями (пусть они будут условно назы­ваться «языческими») видна иная система ценностей, не вытекающая из чувственного опыта, но связанная с идеей Бога-творца, то перед нами явные проявления монотеической религии. Она может быть заг­лушена реальной практикой, в силу исторических обстоятельств нуж­дающейся в создании сонма языческих божеств, доступных влиянию человека, выполняющих его частные прихоти. Язычество всегда по­рождало эгоизм. Оно раскалывало человечество на враждующие племе­на. Монотеическая же религия требует от человека духовного напря­жения, чтобы подняться над материальными условиями его жизни, пе­рейти от частного к всеобщему и ощутить эту всеобщность как вне находящуюся силу. Чувство, возникающее перед этой силой, часто именуется страхом. Но на деле это чувство открытия беспредельнос­ти мира и своей принадлежности этому миру. Такое чувство вовсе не порождено недавними успехами наук. Оно не насаждено в историчес­кие времена исламом или христианством. Как это нам показывает вайнахская традиция, оно извечное, человеческое.

Вот почему праведная жизнь и учение чеченца Кунта-хаджи Ки­шиева имеет принципиальное значение для всего человечества. Для каждого из нас его пример показывает, что в любом месте человек может стать учителем человечности, если сумеет как можно полнее выразить духовный потенциал своего народа.

О суфийском исламе. К началу прошлого века ислам в Дагестане и Чечне утвердился в своей мистико-аскетической форме, известной в арабском мире как тасаввуф, а у европейцев как суфизм. Корневое слово, лежащее в основе обеих терминов, трактуют по-разному. Его ведут и от гре­ческого «софия», т.е. мудрость, и от арабского «суф», т.е. шерсть (члены аскетических монашеских братств носят грубую шерстяную одежду), и от арабского корня соф, означающего «чистоту», «непо­рочность».

Суфизм — это способ духовного созерцания и конечного слияния с Всевышним, основанный на психосоматической практике, которой ученик обучается у учителя. В ходе обучения ученик (мурид) пости­гает с помощью учителя (устаза, шейха) навыки отказа от эгоисти­ческого, земного «я», от его ограничеснности, чтобы найти истин­ное существование, раствориться в истине. Эта практика связана с утонченными процедурами духовного труда, с уменьем анализировать мельчайшие душевные переживания, личные мотивы, разоблачать в них ложные побуждения.

Для каждого адепта — суфия, продвигающегося по пути (тарика) приближения к Богу, важны наставления его учителя, который в свою очередь имел своего учителя. Такая генеалогическая линия (силсил) доходит до самых первых основателей суфийских братств. Такие братства утвердились в исламском мире в ХI-ХIY веках, когда су­фийское движение приняло характер народных. Новые братства осно­вывались вплоть до ХХ века. Но самые первоначальные создатели те­чений (тарикатов — буквально «путей») действовали гораздо раньше. 

Рассмотрим здесь вкратце историю двух тарикатов, представлен­ных в Чечне — накшбандийа и кадирийа. Начнем с первого.

Читать дальше

checheninfo.ru

Добавить комментарий

Спутник Земли

Отправить комментарий