Северный Кавказ, напротив, отягощен наследием прошлого, инерцией противоборства, в котором территориальные претензии производятся от «вектора силы». Осетино-ингушский конфликт был актуализирован осознанием бессилия, точнее, исчезновением из политической сферы Советского государства, установившего административные границы между Чечено-Ингушетией и Северной Осетией. Республики изменили свои политические топонимы и обращаются к «древнему» прошлому, чтобы отыскать в нем основания для причисления «спорных» территорий. Геополитический аргумент, фикция «пространства», корректируется с национально-государственным проектом. Россия не воспринимается в положении центра, ее интенции ограничиваются поссибилизмом, теми возможностями, которые предоставлены конфликтующими сторонами. Русский национализм же исполнен стремлением «развязать» северо-кавказский «гордиев узел» воспроизведением исходного геополитического состояния. «Русский круг» не может соприкасаться с геополитическими границами исламской цивилизации непосредственно: зона геополитической транзиции на Северном Кавказе симметрична вектору силы.
Ослабление давления государства взрывает геополитическую ситуацию. Россия прошла экспансивную форму развития: солженицынская идея о «собирании сил» принимается в основном национализмом, спор ведется вокруг деталей, уточняющих рубежи.
Российской власти высказывается упрек в забвении «восточного» направления, так как в национализме зреет мысль, что внешние силы достраивают северокавказский лабиринт, чтобы обречь Россию на векторное перемещение с Востока. Географическая карта России воссоздает «условное» пространство, так как не конгруэнтна истории, характеру русского народа. Пространственная парадигма российской политики изменялась под влиянием геополитической ситуации; временные параметры всегда связывались с проекцией в будущее, осуществлением православной цивилизации. Время не тождественно серийности, как настаивает Б. Андерсон, меридианное мышление совпадает с календарным временем. Буферность Северного Кавказа происходит из его приобретения по принципу «событийности», вынужденности подчиниться европейскому хронотипу. Россия вышла на южные рубежи, руководствуясь политикой безопасности, что делает Северный Кавказ «проблемным» звеном, соседствующим с «русским кругом».
Рассуждения националистов приобретают характер пророчества, когда в российском обществе получает распространение мысль о духе нестабильности, что с апломбом преподносится З. Бжезинским в книге «Великая шахматная доска». Общество начинает воспринимать процессы происходящие на Северном Кавказе, через призму конфликтности, выстраивается стройная система аргументов, обосновывающих естественность кавказского лабиринта. Не важно, используется ли принцип теории «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона или оригинальная идея «горской цивилизации». Геополитическая «конструкция» националистов является заложницей проекта русского космоса, подчинения «геопространственного» образа в политике принципу «совмещения времени». Русские на Северном Кавказе оказываются статистами великой исторической драмы, борьбы «пространственного» императива и временной непрерывности, хронотипа растекающегося времени.
Российская геополитика стремится к рационализации пространства, выведению геополитических образов на уровень «современности», то есть идентичности, современности россиян, живущих в различных часовых поясах и неоднородных, «островных», пространственных структурах. В национализме время повелевает пространством: широтное мышление, равномерность по зонам «географической неоднородности» создает иллюзию моноцентрического управления.
Националисты далеки от признания сакрального характера российской власти: ее политическая суверенность обосновывается историческим чувством, пульсацией политической активности в соответствии с прошлым в настоящем, циклом «заботы о себе». Цель русского народа - выжить. На Северном Кавказе позиция государства состоит в убеждении народов сплотиться вокруг русского народа: Турция или Иран добиваются лишь преимуществ в будущих политических сценариях. Оборонительный подход русского национализма, при кажущейся оптимистичности отбрасывает геополитику на обочину политической деятельности. Если пространственная парадигма предусматривается для пассионарных наций, естественные рубежи могут снижаться, так как сохраняется «исторический центр» нации. Националисты бьют тревогу по поводу эрозии русской идентичности в самом русском круге: рецепт «алтайской степи» без степняков означает «закрытые двери» для мигрантов с Северного Кавказа в исконные русские области. Серьезная, имеющая важный государственный статус проблема вызвана как раз слабой национальной политикой: чем больше в обществе доминирует образ «конфликтного региона» и «кавказский синдром», тем выше ставки тех, кто обращается в «поиски счастья», так называемых коммерческих мигрантов.
Предложения националистов противоречат их же поставленной задаче по сохранению целостности России: если применять к российским гражданам, уроженцам Северного Кавказа, процедуры ограниченного права, Северный Кавказ признается «зоной с особым правовым статусом» сродни «зоне безопасности» на Ближнем Востоке. Геополитика демонстрирует стремление государства быть активным участником мировой политики: во внешнеполитической концепции нейтральных государств политические категории подвергнуты забвению. Швеция в переходе к формуле международного нейтралитета отказалась от наследия Карла XII, то есть активной роли на подмостках европейского политического театра. Геополитика, ориентированная на выживание нации, предопределена к поражению, так как вовлекает государство в квадратуру круга, бесконечно изматывающие поиски «достаточно оборонительных рубежей». Северный Кавказ как бы лишается перспектив на политическую стабильность: образ «примыкающей» к русскому кругу провинции дистанцирует от Москвы и стимулирует интеграцию на юг с разделенными сообществами Грузии и Азербайджана.
Геополитическое пространство Северного Кавказа диффузно, подвержено политическим сдвигам, регулирующим потрясения в российской и международной политике. Сектор перемещения с запада на восток региона обнаруживает позиционную конфронтацию меридианного и широтного мышления. «Чечня» была во многом сконструирована «нефтяным бизнесом», который сыграл на реальных опасениях получить прерывность в замыкающей широтности российского государства. Геовектор политики приобрел неустойчивость.
«Первичная композиция», приближенность к центру переструктурировалась в привилегированные системы отчета – в российской политике «температура» Северного Кавказа измеряется по ситуации в Чечне. Неожиданно, стабильные субъекты Федерации ощутили понижение геополитического статуса: протекающие политические процессы не когерентны притяжению государственных ресурсов к точкам нестабильности.
А. Дугин в «Основах геополитики» диагностирует: «Противостояние государственников-националистов либералам-регионалистам представляет собой константу бурных полемик относительно основных геополитических проектов».
Националисты исключают рационализм из геополитики: децентрализация размыкает «русский округ», мультиплицирует центр притяжения, что для России, пространства «островов-общин», в перспективе означает обособление, анизоморфность, усиление конкуренции геовекторов. Не приемлется политика эпохи постмодерна, сериальность компромиссов центра с регионами.
Принцип государства-нации обязывает поступать по отношению к Северному Кавказу, как к «полу-России», конгломерантность приветствуется на уровне стагнации этноконфликтных ситуаций, недопущения их перерастания в парад суверенизации, центробежных, вертикальных девиаций.
Картография используется национализмом для обоснования движения Российского (Московского) государства на восток; движение к Черному и Каспийскому морям изображается скольжением по вертикали: геополитика «прогибается» на Северном Кавказе, входит в период блуждания по пещере Минотавра, что не сравнимо с хорошо проторенной дорогой на Восток.
Вертикальность русского космоса, по мнению националистов, содержит в основании широту, лесостепную цивилизацию. Кавказ может служить местом ссылки, испытания, романтизируется в воображении, полагающим, что край земли инаков, необычен для русского человека. Но от этого он не становится ближе, понятнее. Освоение Северного Кавказа является походом за неизвестным, сулящим одинаково и славу и поражение.
Однако геополитическая константа Северного Кавказа определяется в российской политике коммуникационными ресурсами, близостью к Ближнему Востоку, влиянием на процессы в Черноморском бассейне. Всякая иная трактовка, в том числе и националистическая, заостряет мысль на полезности безопасности «приобретения XIX века». Забывается, что Северный Кавказ – российский регион, подчиняющийся геополитическому вектору «множественности». Российская внешняя политика может избежать «блокового» соблазна, пустой траты сил на конструирование геополитических осей точечным воздействием на перспективных направлениях. Северный Кавказ вписывается в схему регионального сотрудничества. Лабиринт Кавказа содержит шокирующую националистов азимутность: Россия не уходит ни из Европы, ни из Азии, так что Северный Кавказ, исходя из концепции факта, интегрирован в российскую духовную и политическую общность. Периферийность русского национализма вызвана тем, что он, вместо освещения пещер и изгнания чудовищ, всякий раз призывает остерегаться лабиринтов, искать инвариантного решения сложных проблем.
