Гарий Немченко. Лезгинка для смертельно больных

Из цикла «Газыри»)

Рассказ

Позвонил Саиду Лорсанукаеву: мол, надо бы повидаться – отдам тебе маленький рассказик «Три пирога», который напечатал наконец-то «Роман-журнал XXI век».

– Надо! – горячо откликнулся Саид.

– Давно надо. 

«Трехстороннюю» встречу осетина да казака с вайнахом он вспоминает часто – жаль, что не можем снова теперь собраться в том же составе... Мир праху великого джигита Ирбека Кантемирова и светлая ему память!

Повидаться договорились через неделю: Саид сам позвонит, предложит день и час встречи...

И тут он пропал.

Разыскивать его я не стал, сложилось так, что было тоже не до того, а после уехал сперва на Кубань, в свою Отрадную, потом надолго застрял в Майкопе у родни да у черкесов, у кунаков.

– Болел Саид, причем сильно – не дай Бог никому так болеть, – сказал мне наш общий товарищ Володя Ряшин, когда через полгода я вернулся в Москву. – Пожалуй, на краю был, еле вытащили. Печень его давно прихватывала, а тут началось такое обострение – не обойтись без операции, но наши хирурги отказались. Специалиста в конце концов нашли во Франкфурте, но клиника запросила такие деньги!.. Хорошо, скинулись земляки-чеченцы, и Дума маленько помогла – он был тогда уже помощником Селезнева, Саид. Из Германии вернулся еле живой, но сейчас начал отходить помаленьку, уже берет трубку – позвони ему, он спрашивал, как ты и где.

И вот сидим в необжитом кабинетике Саида в Государственной Думе: я только что вручил ему экземпляр журнала с подборкой своих «Газырей», а он уже успел отдариться только что отпечатанной в издательстве «Воскресенье» книжкой «Дожди меняют цвет»... Да что там книжкой – огромной книжищей!

– До электрички как-нибудь дотащу, а там сын меня должен встретить, – пошучивал, принимая прекрасно изданный увесистый том форматом больше обычного. – Как ты-то ее донес – тоже, небось, твой Асланбек привез тебя и поднял твои «Дожди» на этаж... Или – «своя ноша не тянет»?

– Ноша, да! – откликнулся он таким тоном, что было ясно: истолковал мои слова на свой лад. – То, что всю жизнь в себе носил, это ты – точно! Здесь собрано практически полностью, что когда-то было опубликовано и на Кавказе, и в центре: детство, ссылка в Казахстан, возвращение, схватка с партийными чиновниками и люди, люди – Чечня мирная и Чечня военная... Встречи с Джохаром, когда я ему сразу сказал: «Э, нет!..» С Басаевым, который был тогда другим парнем... С полевыми командирами и с нашими генералами... Да вот, дай-ка...

О, родной мой Кавказ/ О, спаявшая нас потом и кровью моя Россия:/ вон как все переплелось в тебе,/ как срослось!..

Чувства явно переполняли Саида: характер из тех, какие называем взрывными.

– Торжественно обещаю прочесть в кратчайшие исторические сроки, – не выпуская «Дожди», сказал я на той же полушутливой ноте. – Обещаю!.. Но что мы с тобой за люди? Так нас с тобой перестанут считать кавказцами: нет бы сперва о здоровье, сразу о книжках... Как ты?.. Володя Ряшин мне рассказал, и я порадовался и за тебя, и за твоих земляков: все-таки здорово, что собрали деньги, отправили тебя в этот немецкий госпиталь...

В голосе у Саида послышалась скрытая усмешка:

– Кое-что мне там пришлось и самому собирать...

– Не хватило?

– Тебе расскажу, – сказал он по-дружески. – Поймешь, чего не хватило... кому из нас...

На какое-то мгновение смолк, а когда заговорил, голос его стал крепнуть, а глаза будто набирали молодечества, которое тут же источалось на все вокруг:

– Понимаешь, эти проклятые зеленые бумажки были уже у них. Но дело оказалось настолько плохо, что профессор немец в последнюю минуту говорит: «Хоть вы и подписали бумагу, что согласны на любой исход операции... Ответственность будет только на вас... Решиться я не могу: не сомневаюсь – не выдержите. И тогда, знаешь, что?»

Он снова смолк, а я, вроде бы понимающе, спросил:

– Тогда тебе и пришлось?..

– Пришлось! – сказал он громко. – Пришлось. «Смотрите, профессор, – я закричал. – Смотрите, как перед смертью вайнахи пляшут: Ас-са!..» И посреди кабинета лезгинку как ударил!

– Лезгинку?.. Ты?!

– Откуда силы взялись... Я в жизни так не плясал, как тогда!.. Конечно, не весь танец. Упал на одно колено перед красивой секретаршей, у которой только что эту бумагу подписал. Смотрю на нее, как джигит смотреть должен, а она за сердце схватилась, в кресло падает… Крепко поцеловал ее, оборачиваюсь к профессору: «Как вы решите, доктор!.. Но я готов». А он – почему-то шепотом: «Немедленно в операционную. Немедленно!..»

...Ехал я потом в полупустом вагоне электрички, держал «Дожди» Саида в руках. То подносил поближе, вчитывался, а то по старой профессиональной привычке принимался листать, пытаясь угадать наперед, что же это все-таки за книга, чего в конце концов стоит... Опять склонялся над текстом и опять, оставив закладкою большой палец левой, прикрывал том задней обложкой, пристраивал на коленях и невидящими глазами подолгу смотрел в окно...

Снова вдруг вспоминал как бы полушуточный рассказ Саида о стремительной лезгинке посреди чинного кабинета профессора в благопристойном и дорогом немецком госпитале, и начинало казаться, что одна эта маленькая история – как стальная пружина, сжатая, как неистребимый зародыш, тугая и плотная, – сама по себе стоит этого любопытного и глубокого, – я уже успел понять это – наполненного болью отзывчивого сердца тома... Или не так, не так?.. Она – как бы некая концентрация всего в нем написанного, естественное его продолжение... Естественное?!

Легко сказать.

Само собой, что этот маленький рассказ о несгибаемом мужестве пишу после того, как прочитал «Дожди меняют цвет» целиком: я ведь как бы искал в ней не только личностную разгадку Саида, но и некую общую чеченскую тайну, которая, конечно же, есть... Сказать при этом, что есть она у чеченцев, как есть у всякого другого народа, хоть многочисленного, а хоть малого по числу, – значит, ничего не сказать.

Какая это тайна? В чем именно заключена? Как ее понять? Как, не посягая на чужое достоинство, сделать ее безвредной для нашего взрывоопасного мира? Как ее «в мирных целях» использовать?

Прежде всего – во благо истекающего кровью Отечества...

А любопытное дело, правда: в былые времена на Кавказе жизнь путника почти напрямую зависела от того, верно ли он угадывал в приближающемся всаднике кабардинца либо, предположим, лезгина...

Какой издали подать встречному добрый знак?... Как его приветствовать, с чего начать разговор, что спросить?

Нынче же на узкой тропе, бывает, встречаются два народа, но ни один при этом не отягощен знанием характера другого, привычек его, давних традиций и недавно обретенного опыта... И каждого одолевают национальные амбиции, только они... А-ей!

Так восклицают мои кунаки-черкесы.

Тропа, и в самом деле, стала слишком узка, а горы, как всегда, высоки, и ущелья между ними почти бездонны!..

Или все дело – в ненадежных наших проводниках, которые и той, и другой стороне клятвенно обещали вывести из опасной местности, а оказалось – лоб в лоб столкнули?

Выходит, уплаченные и теми, и другими большие деньги для них не главное. Главное – большая кровь.

За дружеским столом, за хлебом-солью, когда душа распахнута больше, а язык становится искренней, мои друзья на Кавказе говорят: разве не видишь – идет поголовное истребление чеченцев?

– Это где же? – отвечаю. – В том числе – и в московских банках, где, кроме еврейских, самые большие деньги – чеченские?.. И разве не могу я о русских сказать то же самое – идет истребление?

– С вами все ясно, – запросто отвечают мои товарищи. – Это вам самим до сих пор почему-то непонятно, что с вами происходит. Но вы себе можете это позволить – не понимать: вас много!

...Из-за стечения обстоятельств, а, может, по воле провидения, чтение Саидовой книжки заканчивал я в Центральном госпитале Главных космических войск в бывшем Голицыне-2 под Москвой, нынешнем Краснознаменске, где мне тоже пришлось несладко.

«Резал» меня заведующий отделением урологии сорокалетний подполковник Сергей Таймуразович Хутиев, неунывающий осетин, помогал ему печальный, с проницательными глазами ровесник – туркмен Батыр, Батыр Арсланович.

«Лошадиный» укол в крестец отдал им всю мою половину ниже пупа, а я с привязанными по сторонам запястьями, с головою в милосердных, но очень крепких ладонях сменяющих друг дружку сестричек, как на экран, смотрел на белую, отделявшую меня от хирургов простыню, на которой, словно в театре теней, шевелились их руки, наклонялись их головы...

Боли не было, только приглушенное новокаином тупое ощущение, что тебя разрывают изнутри, и по тому, как усердствовали, как торопливо перебрасывались словами две другие сестрички, чувствовалось, что и заведующий отделением, и его ассистент тоже вовсю стараются: недаром Хутиев предупреждал, что оперировать ему придется «дедовским способом», лучшего в моем положении пока нет, и мне придется терпеть, «как деды терпели».

Любопытное дело: я вдруг вспомнил Саида, и сестричка, сторожившая на моем лице перемены, спросила, как у ребенка:

– Что это мы так улыбаемся?

– Все хочу с джигитами поговорить...

Она удивилась:

– С какими джигитами?

– У которых в руках кинжалы, естественно. В нашем случае – скальпели...

Хутиев вытянул шею над верхом простынки, и в прорези между белой шапочкой низко на лбу и такой же белой маской на горбинке носа глаза дружелюбно, но вместе с тем строго – мешаю работать! – спросили: мол, какие проблемы?

– Помните, конечно, старую кавказскую байку?.. Как пожилой джигит, привыкший жить, само собою, набегами, упрекает молодого. «Бездельник!.. Ты хочешь жить потом, а не кровью!»

– А-а! – протянул он уже из-за простынки, посмеиваясь. – Да-да...

– В этом смысле вы с ассистентом неплохо устроились: добываете свой хлеб и тем, и другим. Пот, правда, при этом льете ваш собственный, но кровь-то, братцы, не забывайте это, – моя!

Хутиев как бы поощрил меня тоном:

– Справедливо.

А над чертой простыни поднялись теперь тоже обрамленные белым проницательные глаза туркмена Батыра – в спокойной их черной глубине, казалось, жила сама тысячелетняя мудрость Востока: дает же для чего-то Господь такие всепонимающие глаза?!

Несколько дней мне потом было совсем не до книг, вернулся к ним, когда начал вставать, и на плече у меня появилась ну прямо-таки рыцарская перевязь из бинта либо, если хотите, этакая портупея, на которой вместо шпаги или шашки болталась у бедра потихоньку наполняющаяся темно-бурой жидкостью пластиковая бутылка-полторашка с выведенной в нее из нутра пониже пупа длинной, тоже из пластика, прозрачной трубкой.

Вместе с книжкой Саида прихватил еще одну, почти такую же объемистую: «Большая игра на Кавказе». Накануне, тоже с дарственной надписью, презентовал мне ее на книжной ярмарке молодой профессор истории, доктор наук Владимир Дегоев, осетин: давно, должен прямо сказать, не встречал в столице такого дельного, такого всестороннего и такого открытого исследования, написанного уверенной и неравнодушной рукой.

И вот я читал сперва о дорогих сердцу каждого кавказца Черных горах, в которых среди забытой в городах первозданной чистоты бродил Саид рядом с народным целителем – «травознаем», а потом откладывал тяжелый лорсанукаевский том и тут же раскрывал «Большую игру»: Кавказская война и нынешние затяжные конфликты, которые точной калькой накладываются на прошлое... Неужели одним только неумолимым временем? Которое не меняет даже состав заинтересованных в бедствиях России ближних и дальних государств...

Откладывал дегоевский том и снова брался за книжку Саида: казалось, перемежая одно другим, как будто легче было добираться до главного, до чего мы все вместе все-таки не доберемся никак...

Саид рассказывал о своем старшем друге, знаменитом танцовщике Махмуде Эсамбаеве, которого ему не один раз пришлось сопровождать в поездках по Кавказу, рассказывал очень интересно, и я, улыбаясь не только в собственные усы – уже и в бороду, давно в бороду, размышлял: конечно, с кем поведешься – у того и наберешься... Вот, мол, кроме прочего, откуда она – лезгинка в профессорском кабинете немецкого госпиталя!

Посмеиваясь уже над собой, подхватывал свою «шашку-полторашку» и, как на процедуру, уходил в места не столь отдаленные, где нашему брату не до смеха... Чтобы невольных слез не видать было, сразу шел умываться, забирался потом на очень высокую кровать, прислонялся спиной к стоящим торчком подушкам. Нащупывал ту или другую книжку, долго сидел, не открывая, а все продолжая размышлять.

И все мне представлялся уже не Саид, нет – как будто другой какой смертельно больной и смертельно уставший человек, который на краю пропасти, что называется «Большая игра на Кавказе», взрывается вдруг всепобеждающей, бесстрашной лезгинкой...

checheninfo.ru