В современном мире до сих пор появляются новые приметы и объявляются войны актуальным суевериям. О том, почему мы до сих пор не избавились от «бабушкиных» заветов, какие профессии больше подвержены суевериям и какую роль в этом играет коллективное сознание, «Теориям и практикам» рассказал заведующий учебно-научной лабораторией фольклористики РГГУ Андрей Мороз.
— Я занимаюсь изучением традиционной славянской культуры, преломлением христианства в традиционной культуре, обрядовой культурой, влиянием языка на традиционную культуру и так далее. У меня есть также работы, связанные с формами современного фольклора. В частности, в последнее время я с некоторыми из моих коллег занимаюсь изучением протестного фольклора, возникшего зимой 2011–2012 года.
Надо сразу определиться с терминами: слово «суеверие» я бы не стал употреблять в научном контексте, потому что оно не является термином и не обозначает ничего конкретного. Это оценочное обозначение не из научного лексикона и уместно в проповеди священника, когда он говорит, каким образом следует выстраивать свою религиозную жизнь. Священник исходит из понятия «правильная вера» и того, что вне этой самой правильной веры находится. Для научного анализа важно, как работают приметы, верования, обряды, а не как они могут быть охарактеризованы с той или иной точки зрения. С другой стороны, суеверием можно назвать и примету, и обряд, и просто верование, которое не выливается в какие-то действия и так далее. Поэтому слово «суеверие» я бы сразу отбросил. Что касается примет, то да, они входят в круг моих интересов как один из аспектов, который не может существовать изолированно от других и составляет органическую часть традиционной культуры в целом.
— Выходит, что непричастность к религии некоего действия может называться суеверием? И вы не будете возражать, если я продолжу употреблять слово «суеверие» в общепринятом смысле?
— Я все же вынужден возражать против слова «суеверие», поскольку дело не только контексте, но и в том, что за ним не стоит ничего конкретного. Нам придется с вами заранее договориться, что называть суеверием. Во-первых, религия — это сложнейший комплекс представлений, основанных на письменных текстах, созданных в разные эпохи разными людьми, и поэтому в них есть нестыковки. Во-вторых, это предание, то есть та же самая устная традиция, которая по природе своей не может быть четкой, однозначной и монолитной. В-третьих, есть точка зрения конкретных церковных иерархов (не только в Русской православной церкви), которые в рамках собственного понимания всего вышеперечисленного могут по-разному оценивать принятые нормы.
Нет единой генеральной линии, которая отвечала бы на все вопросы сразу, есть совокупность мнений. Например, апостольское правило, по которому женщине запрещается ходить в мужской одежде, выливается, как правило, в травлю женщин в русских, подчеркиваю, именно в русских православных церквах, если они туда приходят в штанах. При этом огромное количество других православных церквей и огромное количество храмов в рамках Русской православной церкви вполне спокойно на это смотрят. Я уже не говорю о том, что штаны давно перестали быть мужской одеждой. Это можно назвать суеверием, а можно назвать соблюдением апостольского правила. И то и другое в известной мере будет справедливо.
— Тогда становится неразличимой грань между суеверием и приметой.
— Примета — это очень узкая вещь. О ней можно говорить как о жанре фольклора, потому что примета существует как некая идея, оформленная в словесном выражении, имеющем более или менее устойчивую форму: если случится X, то случится Y, или проще: если X, то Y. Все приметы примерно так устроены.
Суеверием же в определенном контексте можно назвать любое человеческое действие. Например, вы пришли с улицы домой и моете руки. Вы будете это мотивировать тем, что вы хватались в метро за поручни и поднимали упавший кошелек с земли, но я вам скажу, что это суеверие. И буду ли я неправ? И здесь нет однозначного ответа.
А. Белых «Летом», 1953
— К примеру, рассыпанная соль или упавшая на пол вилка — что это?
— Это как раз примета. С вилкой понятно, как устроена логика приметы, — если вилка упала со стола, значит, придет мужчина. С солью сложнее, потому что возможно разное толкование. Примета звучит так: соль рассыпалась — к ссоре. Но это можно сформулировать иначе — нельзя рассыпать соль, чтобы не было ссоры, поэтому следует быть аккуратным за столом. Это будет запрет — нельзя совершать некоторые действия во избежание чего-то более неприятного.
— А, например, черная кошка, которая перебегает дорогу?
— Как вы думаете? Любая примета может порождать запрет, который в свою очередь тянет за собой некоторый набор верований и действий. Кошка перешла дорогу, а тебе туда надо. Для этого существует определенное предписание, как следует поступить, чтобы несчастье тебя миновало. Это, несомненно, примета. Для тех, кто в это не верит, — это будет суеверие. Для тех, кто верит, — это не будет суеверие, а будет факт.
— Как появляются приметы? Возможно ли в современном мире возникновение новых суеверий, примет, и что стоит за их появлением?
— Да, это регулярно происходит, и стоит за этим психология. Человек выступает не в качестве индивидуума, а как часть коллектива. Говоря о таких вещах, как приметы, мы всегда имеем в виду коллективное или массовое сознание.
Не бывает примет у одного человека. Точнее, бывают, но мы про это толком не знаем. Конкретный человек может верить в миллион вещей, про которые он никому не говорит. Допустим, кто-то никогда не выходит из дома, не застегнув пальто на лестнице, потому что если он застегнет его дома, то обязательно случится какая-нибудь неприятность по дороге. Для кого-то это может быть приметой, но она не будет фактом коллективного сознания.
Поэтому мы говорим о коллективных вещах: в какой-то момент некое «правило» начинает регламентировать поведение объединенных каким-либо образом людей. Это может быть что угодно: профессиональная деятельность, место работы или проживания, возраст, пол, социальный статус и так далее. Важно, что у этих людей есть нечто общее, что их объединяет и позволяет образовать некую культурную среду, в которой происходит распространение того или иного верования, приметы, запрета, обряда. Тяга человечества к делегированию некоторых идей, функций и ролей сверхчеловеческой силе, попытка объяснить случайность логикой или найти в случайности логику — это почти универсальная черта нашего сознания. Она абсолютно неискоренима и не связана с состоянием научно-технического прогресса и знанием об устройстве мироздания. Всегда в уголках сознания есть неотрефлексированная идея существования сверхъестественного. Кроме того, я повторяю, в сознании большинства людей этой формулировки нет, а есть некоторое почти биологическое, подсознательное ощущение. Собственно, на этом механизме организована вся традиционная культура и ее новые формы. То есть если так делают все, значит, так надо делать и мне. Или я это делаю, потому что это делают все.
Из популярных современных примет можно выделить следующие: из современных следующие: во-первых, студенческий обряд ловли халявы накануне экзамена. Надо открыть зачетку,высунуться из окна и звать: «Халява, приди». Потом закрыть и положить под подушку. Возник он, кажется, в 1970-80-х годах.
Во-вторых, памятника Шерлоку Холмсу собираются любители трубки покурить — посидеть рядом с Холмсом. Это должно способствовать развитию ума. Идею вроде бы подкинул актер Ливанов в момент открытия памятника. А недавно появился памятник собаке, убитой в метро, на станции Менделеевской. К нему несут цветы и пишу, трогают, гладят, загадывают желания.
— Коллективное сознание определяет, какие приметы остаются актуальными, а какие уходят в прошлое?
— Не совсем так. Каждый отдельно взятый фактор запросто может терять актуальность, забываться, исчезать и так далее. Скажем, идея о том, что определять время пахоты земли следует, сев голым задом на землю и почувствовав ее тепло. По происхождению она связана совсем не с температурными ощущениями, а с некоторым эротизмом, присущим земледельческой культуре, происходит как бы символическое оплодотворение земли. Но затем обряд приобретает новое объяснение — нужно почувствовать тепло земли, но потом исчезает вместе с изменением форм земледелия. На это повлияло в первую очередь обобществление земли, если мы говорим про советскую традицию, и механизация, которая отменила старую земледельческую обрядность. Сейчас уже не надо определять, готова земля или нет, потому что теперь как агроном скажет, так и будет. Но в целом такое явление, как верование, примета, обряд и так далее — они никуда не деваются.
— Можно ли как-то типологизировать приметы?
— Ну, во-первых, как мы с вами уже сказали, можно по среде, в которой они существуют. Во-вторых, есть какие-то ритуализированные формы поведения, как «потереть памятник». Например, еще в 1930-е годы появилась традиция тереть нос собаке на станции «Площадь революции», а сейчас каждый второй, проходя мимо, машинально касается носа или ноги собаки. Кто-то это делает сознательно, а кто-то бессознательно. Это неискоренимая вещь.
— А существует ли связь между суеверием и религией? Есть ли поводы для предостережений против суеверий?
— У каждой религии своя более или менее сложная система, и ни одну из них нельзя назвать суеверием по целому ряду причин. Это всегда сложнейшая философская и богословская система, разработанная чрезвычайно образованными и мудрыми людьми своего времени. В значительной степени религия противостоит суевериям, и само слово «суеверие» возникает именно в религиозном контексте.
Любое отдельно взятое действие или верование, связанное с той или иной религией, вполне может оказаться суеверием, но это больше зависит от ее носителей. Например, поставить в храме свечку. С церковной точки зрения, это символическое действие, за которым не стоит никакого ожидания благ, и оно представляет собой условную жертву богу. Сама по себе свечка — красивая и изящная условность. Но приходит человек в церковь два раза в год, накупает свечек и ставит их у каждой иконы, восполняя таким образом недостаток религиозного общения. С точки зрения христианской церкви — это суеверие. Если мы не вникаем в религиозную систему, не пытаемся понять смысл того, что происходит, а просто повторяем условно требуемые религией действия, будь то крестное знамение, соблюдение субботы, обрезание, намаз и так далее, то это будет суеверие.
— Получается, между религией и суеверием всегда существует взаимопроникновение: какие-то религиозные элементы становятся приметой, а суеверия, наоборот, становятся частью религии?
— Да, и то и другое существует. Что касается элементов религиозной культуры, которые начинают интерпретироваться и пониматься совершенно по-новому и в другом контексте, — это сплошь и рядом. Во время крестин у человека выстригают по четыре прядки волос крест-накрест, залепляют в воск и бросают в купель с водой. А дальше происходит фольклорная интерпретация: смотрят, утонут волосы или нет. Если утонут, то ребенок долго не проживет, а если будут плавать, то все будет хорошо. Поскольку религия не существует в изолированном пространстве, очень часто церковная традиция начинает принимать то нерелигиозное, что является неискоренимой формой человеческого поведения и фактом человеческого сознания, пытаясь придать этому новый смысл или подобающую форму. Скажем, ветки березы, которые приносятся в православную церковь на Троицу, имеют, с одной стороны, некоторую параллель в иудаизме, а с другой — это основано на некоторых народных обрядах.
— Почему это происходит?
— Есть вещи, которые очень созвучны между собой, и поэтому они легко проникают из народной культуры в церковную. Например, почитание источников — явление чрезвычайно древнее и свойственное практически любой религии. Скажем, в иудаизме омовение в проточной воде играет значительную роль. Соответственно, через иудаизм это приходит в христианство. Одновременно с этим существует народное почитание источников, связанное с конкретными событиями или ожиданиями. Эти вещи между собой очень легко сближаются, водоемы становятся святыми, начинают возводиться к какому-то факту религиозного опыта или истории. День празднования рождества Христа связан с днем зимнего солнцестояния, и это было установлено совершенно сознательно с целью вытеснения одного праздника другим.
— Приметы могут выполнять или замещать социальные функции? Становятся ли они регуляторами поведения?
— Самая очевидная функция — это запрет, но есть приметы, которые оправдывают какие-то дальнейшие ожидания. Предположим, если на Пасху будет солнечный и теплый день, то все большие праздники в году будут теплые. Из этого ничего не вытекает. Часто календарные приметы очень странно выглядят. Например, на день святого Симеона Столпника (1 сентября по старому стилю) исчезают мухи. Это примета: настал день Симеона Столпника — мухи должны исчезнуть, но это не всегда так. Подобного рода приметы не столько имеют влияние на окружающую жизнь, сколько служат мнемоническим правилам. Такие приметы служат систематизации представлении о времени.
— А в качестве механизмов власти можно использовать такие практики?
— Обычно это никак не используется для влияния одной группой людей на другую. Если существует некий закон или факт, актуальный для определенного количества людей, то они образуют одну группу, внутри которой этот закон существует. Наиболее очевидным являются религиозные предписания. Например, женщина приходит в церковь в штанах. Мы ее воспринимаем как свою, ведь она пришла в храм, хоть и не знает элементарных правил. Поступить можно по-разному: выгнать с позором, попросить надеть юбку и не оскорблять наши религиозных чувств или просто не обратить на это внимания, потому что для нас это не критерий.
— Какие профессии наиболее подвержены суевериям и приметам?
— В первую очередь это профессии, связанные с повышенной опасностью: пожарные, пилоты, шахтеры и так далее. Вторая причина, по которой в профессиональной среде могут появиться приметы, — это замкнутость коллектива. Чем более род деятельности связан с изолированностью — чаще в социальном отношении, — тем более это способствует существованию внутри коллектива каких-то традиций.
— Почему тогда актеры считаются очень суеверными?
— Я не знаю, насколько они суеверны, но существование примет и верований обусловлено тем, что это абсолютно замкнутая среда. Когда актеры выходят на сцену, то люди в зале — это «они», а на сцене — «мы». Мир театра и кино — это другая, альтернативная жизнь. А боязнь изображать на сцене покойника по большей части связана со страхом смерти. Изображение покойника — очень традиционная вещь, поскольку смерть — одно из самых загадочных явлений для человека, и никому не дано знать достоверно, что там будет. Отсюда и особо повышенное внимание к смерти. Оно может реализовываться по-разному: в ряде случаев в традиционной культуре покойников изображают специально. Со смертью, пожалуй, существует больше всего суеверий.
— А вы суеверны?
— Полагаю, что нет.
checheninfo.ru
