Важа Пшавела. ГОСТЬ И ХОЗЯИН

Важа Пшавела. ГОСТЬ И ХОЗЯИН.
Перевод Николая Заболоцкого

I

Бледна лицом и молчалива,

В ночную мглу погружена,

На троне горного массива

Видна Кистинская страна.

В ущелье, лая торопливо,

Клокочет злобная волна.

Хребта огромные отроги,

В крови от темени до пят,

Склоняясь к речке, моют ноги,

Как будто кровь отмыть хотят.

По горной крадучись дороге,

Убийцу брата ищет брат.

Дорогой все же я напрасно

Тропинку узкую назвал.

Ходить здесь трудно и опасно.

Едва оступишься — пропал.

Глядит кистинское селенье

Гнездом орлиным с вышины,

И вид его нам тешит зренье,

Как грудь красавицы жены.

И над селеньем этим малым,

Довольный зрелищем высот,

Как бы прислушиваясь к скалам,

Туман задумчивый встает.

Недолгий гость, за перевалом

Он на восходе пропадет.

Промчится он над ледниками,

Расстелется меж горных пик,

И горы, видимые нами,

Незримы сделаются вмиг.

В охоте будет мало толку —

Охотник потеряет путь,

Зато убийце или волку

Удобней будет прошмыгнуть.

II

Вдруг камень сверху покатился

И человек, заслышав гул,

Над пропастью остановился

И вверх испуганно взглянул.

Прислушался. Через мгновенье

Струя посыпалась песка,

И за ружье без промедленья

Схватилась путника рука.

Кого там ночью носят черти?

Глядит: над самою тропой

Какой-то кист развилку жерди

По склону тащит за собой.

Песок и камешки сбивая,

Волочит что-то по земле.

Блестит, как капля дождевая,

Кольцо ружейное во мгле.

«Ты что тут бродишь, полуночник?»

И слышен издали ответ:

«Не видишь разве? Я охотник.

А вот к тебе доверья нет».

«А в чем, скажи, твои сомненья?

Зачем болтать о пустяках?

Ужель нельзя без подозренья

С прохожим встретиться в горах?

И я охотник, но сегодня

Я без добычи, верь не верь».

«На это воля, брат, господня!

Зато остался без потерь».

«Потеря в том, что еле-еле

До этих мест я дошагал.

Я днем облазил все ущелья,

Обшарил каждый буревал.

Вдруг мгла надвинулась ночная,

Рванулся вихрь, сбивая с ног,

И прянул в горы, завывая

Голодным волком из берлог.

Найти тропу вдали от дома

Мне ночью было мудрено, —

Мне это место незнакомо,

Я здесь не хаживал давно.

Зверей, однако, тут немало

На горном прячется лугу.

Я слышал, как рогами в скалы

Стучали туры на бегу.

Эх, как болело, братец, сердце!

Не то что взять их на прицел, —

Не в силах к месту присмотреться,

Я шагу там шагнуть не смел».

И незнакомец, что поодаль

Стоял, возник из темноты.

«Ну здравствуй! Зверя тебе вдоволь!»

«Спасибо, будь здоров и ты!»

«Не сетуй, братец! Вот дичина! —

И незнакомец показал

На тушу тура-исполина.

Подстреленного между скал. —

Чем зря скитаться по ущельям

В чужом, неведомом краю,

Давай, как братья, мы поделим

Добычу славную мою.

Я говорю тебе без шуток!

Позор мне будет, если я

Тебя в такое время суток

Без пищи брошу и жилья.

Ты не хевсур ли ненароком?

Как звать тебя, мой дорогой?»

«Зовусь я Нунуа. В далеком

Селенье Чиэ домик мой».

Солгал, солгал Звиадаури,

Свое он имя не открыл!

Хевсур, отважный по натуре,

Немало кистов он убил.

Здесь в этих селах повсеместно

Давно в кровавом он долгу,

Его здесь имя всем известно,

И смерть на каждом ждет шагу.

«Скажи и ты, — к чему таиться? —

Открой мне прозвище свое».

«Джохола я Алхастаидзе,

Здесь в двух шагах село мое.

Из камня прочного в Джареге

Любому мой известен дом.

Коль ты нуждаешься в ночлеге,

Туда мы двинемся вдвоем.

Придется ль он тебе по нраву —

Не знаю я, но гостю рад.

Наутро, выспавшись на славу,

Ты сможешь тронуться назад».

«Тот, кто не сеял, только сдуру

Надеется на урожай.

Ты перерезал горло туру,

Ты и добычу получай.

Переночую ночь, не боле,

И тура помогу донесть,

Но, чтобы быть с тобою в доле, —

На это совесть, братец, есть!»

Освежевав на камне зверя,

Спустились горцы под обрыв,

Беседой, полною доверья,

Свое знакомство укрепив.

III

Пришли. Глядят на чужестранца

Бойницы башенных громад.

Лачуги, сложенны из сланца,

Как скалы, вытянулись в ряд.

Собак свирепых лает стая,

Ребята смотрят из дверей.

«Вот наша хижина простая,

Старинный дом семьи моей.

Здесь гостю нет ни в чем отказа, —

Войди как родственник к родне.

Открой нам хижину, Агаза!» —

Кричит кистин своей жене.

Хозяйской гордости оттенок

Звучит в речах его простых.

Когда он входит за простенок

Сеней вместительных своих.

Стоит в сенях Звиадаури

И слышит: возле очага

Старик, играя на пандури,

Поет походы на врага.

Поет старинные сраженья,

Седую славит старину,

Дружин хевсурских пораженья,

Отмщенье крови и войну.

Поет безжалостную сечу.

Хвалу героям воздает…

Но вот из хижины навстречу

Вся в черном женщина идет.

Идет, накинув покрывало,

Как тополь, стройная на вид.

«Вот гостя нам судьба послала, —

Ей муж с порога говорит. —

На нашем доме без сомненья

Почила божья благодать.

Посмотрим, сколь в тебе уменья

Знакомца нового принять».

«Мир путнику под сенью крова!» —

Сказала женщина в ответ.

«Мир и тебе, и будь здорова

С детьми и мужем много лет!»

И муж порог переступает,

И путник, следуя за ним,

Оружье женщине вручает,

Как гость его и побратим.

IV

Как старый тигр в дремучих скалах,

Старик поднялся, хмур и строг,

Увидев путников усталых,

Переступивших за порог.

Обычай горцев соблюдая

И песни обрывая нить,

Обязан, на ноги вставая.

Чужого гостя он почтить.

Но, увидав Звиадаури,

Который многих здесь убил,

Какой порыв душевной бури

Он, изумленный, ощутил!

Трепещет яростное сердце,

Пылают очи старика,

Почуяв в доме иноверца,

К кинжалу тянется рука,

Но можно ль битве разгореться,

Коль враг в гостях у земляка?

И вышел старый незаметно,

И палец в злобе укусил,

И в грудь, взволнованный и бледный,

Себя ударил что есть сил.

Ушел. И вот от дома к дому

Бежит неслыханная весть:

«Кистины, кровник ваш знакомый

Ночует у Джохолы здесь!

Его, разбойника ущелий

И кровопийцу мирных скал,

Джохола, видимо, доселе

Еще ни разу не видал.

Теперь насильник в нашей власти,

Мы не простим ему обид.

Посмотрим, кто кого зубастей,

Коль нашей кровью он не сыт.

Убитый им прошедшим летом,

Отмщенья требует сосед.

Верны отеческим заветам,

Как можем мы забыть об этом,

Когда препятствий больше нет?

Дивлюсь Джохоле я! Должно быть,

Совсем он спятил, если мог

Такого зверя не ухлопать

И допустить на свой порог.

Но мы пока еще не слабы,

Мы вражью кровь заставим течь,

А коль не так, пусть носят бабы,

А не мужчины, щит и меч!»

И взволновалось все селенье,

И ухватился стар и мал

В единодушном озлобленье

За неразлучный свой кинжал.

Чтоб успокоился в гробнице

Неотомщенный их мертвец,

Пусть над могилою убийца

Простится с жизнью наконец!

И чтоб не скрылся виноватый

И был прослежен, — всем селом

Благонадежный соглядатай

К Джохоле послан был тайком.

«Зайди как будто бы случайно, —

Ему сказали, — но смотри,

Коль разболтаешь нашу тайну,

Потом себя благодари.

Сумей сойти за балагура,

Приметь, где ляжет гость в постель,

Чтоб ночью этого хевсура

Не упустить нам, как досель».

И вот подосланный за ужин

Садится с гостем, приглашен.

Он краснобай, он добродушен.

Он разговорчив и умен.

Джохолу с радостною миной

Не устает он величать,

А то, что в сердце яд змеиный, —

Кто это может распознать?

Хозяин с гостя глаз не сводит

И угощает без конца.

Он рад, он весел, он находит,

Что нынче встретил молодца.

Доволен он невыразимо:

Сегодня дружбы их почин,

А там и вправду побратима

Найдет в охотнике кистин.

Он на ночь гостю уступает

Свою плетеную кровать,

Но гость услугу отклоняет:

Он в комнате не может спать.

Как видно, с самого рожденья

Не приспособлен он к теплу.

Он на ночь просит разрешенья

В сенях пристроиться в углу.

И вот лазутчику награда —

Он все разнюхал без труда.

Ему лишь этого и надо,

Затем и послан он сюда!

И поспешил он возвратиться

Домой, смеясь исподтишка.

Довольна хитрая лисица,

Что выследила петушка!

V

«Жена, послушай, что такое?

Подай скорее мне кинжал!

Творится дело непростое, —

Не враг ли на село напал?

Наш гость, как видно, отпер двери

И, замышляя нам беду,

Под видом дружбы и доверья

Навел разбойничью орду.

Тсс… Подожди… Не в этом дело-

Тут наши люди… Вот беда!

Зачем они остервенело

Кричат и ломятся сюда?

Не я ль причина этой злости?

Ты слышишь хрип? Откуда он?

Жена, они схватили гостя,

Кинжал над гостем занесен!

Как? Презирать законы крона?

Мое достоинство и честь

Топтать, как тряпку? Это ново!

Что происходит с нами здесь?»

Еще глазам своим не веря,

Кинжал Джохола вырвал вон

И, открывая настежь двери,

В толпу людей метнулся он.

«Вы что, с ума сошли, кистины?

Чей гость тут связан, чуть живой?

Зачем, презрев закон старинный,

Вы надругались надо мной?

Клянусь вам верой Магомета,

Гостеприимство — наша честь!

А если вы забыли это,

Так у меня оружье есть!

«Ой, не бреши, дурак, впустую!

Чья окаянная рука

На мать поднимется родную

Во имя кровного врага?

Приди в сознанье, пустомеля!

Кого ты принял в отчий дом?

Такого гостя мы в ущелье

Вслед за хозяином столкнем!

/Род разберется в этом деле,

Получит каждый поделом.

Откуда ты набрался дури?

У нас в горах любой малыш

Узнать бы мог Звиадаури,

Тебя ж провел он. Что молчишь?

Не он ли здешним был громилой,

Не он ли, прячась по кустам,

Как зверь жестокий и постылый,

Устраивал засады нам?»

Джохола смотрит, и сомненье

Закралось в грудь его на миг,

И погруженный в размышленье,

Перед толпою он поник.

«Не он ли, бешеный, когда-то

Засел у нас в березняке

И твоего прикончил брата,

И ускакал с ружьем в руке?

«Вот я каков, Звиадаури!» —

К нам доносилось из-за гор.

Какая злость кипит в хевсуре,

Известно людям до сих пор.

Наполнив нашими стадами

Пшав-хевсуретские луга,

Он враждовал и дрался с нами,

И поднимал на нас врага.

Зачем позоришь ты, несчастный,

Себя, свой дом, свою жену,

И в слепоте своей опасной

С ним делишь трапезу одну?»

«Пусть это так… Пускай вы правы…

Но все, что вы сказали мне,

Еще не повод для расправы,

И вы — преступники вдвойне!

Сегодня гость он мой, кистины!

И если б море крови был

Он должен мне, здесь нет причины,

Чтоб горец гостю изменил.

Пусти, Муса, пусти, убийца,

Его напрасно не терзай!

Когда из дома удалится,

Тогда как хочешь поступай.

Соседи, вы не на дороге

Грозите вашему врагу.

Какой вы, стоя на пороге,

Отчет дадите очагу?

О, горе вам, сыны кистинов!

На безоружного толпой

Напали нынче вы, отринув

Отцов обычай вековой!

М у с а

Ну, и тебе не будет сладко!

Связать недолго наглеца,

Коль родового он порядка

Не уважает до конца.

Пока, добравшись до хевсура,

Мы не виним тебя всерьез,

Ты из-за этого гяура 3

Враждуешь с братьями, как пес.

Д ж о х о л а

Что? Пес? В тебе ума хватило

Меня собакою назвать? —

И в грудь Мусы он что есть силы

Вонзил кинжал по рукоять. —

Вались, проклятый пес, в могилу,

Чтобы не лаяться опять!

Кистины, вы смешали с прахом

Все то, что свято для меня.

Я перебью, клянусь аллахом,

Всех вас, хоть вы мне и родня!

Законы крова вы презрели,

О, будьте прокляты навек!

«Что натворил он в самом деле!»

«Совсем рехнулся человек!»

И вот Джохолу повалили,

И, окружив со всех сторон,

Веревкой накрепко скрутили,

Пока меча не вынул он.

Избит и брошен на солому,

Он, как мертвец, лежит в сенях…

Народный гнев подобен грому,

Его удар разносит в прах.

О чем твердит Звиадаури,

Слова невнятные шепча?

Кипит, бушует кровь в хевсуре,

Но нет в руке его меча.

«Увы, попался я, собаки,

Удачный выпал вам денек!»

Но уж народ его во мраке

Куда-то с ревом поволок.

Пора убийце-сумасброду

В могильную спуститься тьму,

Чтобы покойнику в угоду,

Таскать- ему за гробом воду,

Или бандули плесть ему!

VI

Есть за аулом холм унылый,

Лучами выжженный дотла.

Там, погруженные в могилы,

Спят львиносердые тела.

Вода их влагою омыла,

Гора их глиной облегла.

Под сводом каменного гроба

Сердца не бьются храбрецов,

Земли жестокая утроба

Снедает кости мертвецов.

Стирает облик человечий

Со всех, кто яростен и смел,

Не дрогнул духом перед сечей

И, вынув меч, не оробел.

Таков извечный грех природы.

Печаль великая моя.

Хоть зол, хоть добр, — настанут годы,

И ты умрешь для бытия.

Ведь всех пловцов поглотят воды,

Коль опрокинется ладья.

Еще не выплыло светило,

Еще росой светился луг,

Еще поля не осенило

Дыханьем утренним, как вдруг

Толпа людей холмы покрыла

И зашумело все вокруг.

Весь в путах шел Звиадаури,

Влекомый грозною толпой.

Кто здесь заплачет по хевсуре?

Здесь рад убить его любой!

Нам смерть страшна, но коль случится

Чужой увидеть нам конец,

Любой на место казни мчится

И наслаждается, глупец.

О, сколько извергов я знаю,

Которые в великом зле,

Челом безоблачным сияя,

Спокойно ходят по земле!

VII

И вот оно — кладбище кистов,

Где спит убитый их Дарла.

Встав над могилою, неистов,

Взывает к мертвому мулла:

«Дарла, забудь свои мученья,

Дарла, взгляни, перед тобой

Стоит сегодня все селенье

И вместе с ним — убийца твой.

Его, как жертву, в мир загробный

Мы бросим к телу твоему!» —

И вдруг раздался голос злобный:

«Пес будет жертвою ему!»

Хевсур стоит и злобой пышет,

Неустрашим и величав,

И ветер волосы колышет,

Как гриву львиную подняв.

Огнем душа его объята,

Он, как железо, в землю врос.

Страшится ль острого булата

Покрытый ржавчиной утес?

Но валят с ног его кистины

И шепчут, яростны и злы:

«Признай, проклятый, господина,

Будь жертвой нашего Дарлы!»

«Пес будет жертвой басурману!» —

С мечом у горла, чуть живой,

Прижат к могильному кургану,

Хрипит истерзанный герой.

И на дыбы, пылая злобой,

Селенье с ревом поднялось:

«Проклятый! Видит двери гроба,

А не дается в жертву, пес!»

И понемногу, словно жало,

Ему вонзают в горло меч.

«Пес будет…» — в горле клокотало,

Пока дыхания хватало

И голова не пала с плеч.

Твердят в смущении кистины,

Забыв кровавый свой разгул:

«Смотрите, люди, в час кончины

Он даже глазом не моргнул!»

Жизнь угасает, кровь струится, —

Звиадаури умирал.

Но сердца храброго убийца

Не подчинил, не запугал.

И высока, и черноглаза,

От ужаса едва жива,

Следила из толпы Агаза,

Как покатилась голова.

«На помощь!» — сердце ей твердило.

О, если бы найти топор,

Она б злодеев перебила

И пленника освободила

Сородичам наперекор.

Но разве женщине-кистинке

Власть над мужчинами дана?

И, удаляясь по тропинке,

Невольно думает она:

«Как сладко было той несчастной

Под кровом мужа своего,

Которая в ночи безгласной

Лежала на руке его!

Как тесно их сжимались груди

В полночный час! Не может быть,

Что и ее заставят люди

Теперь о муже позабыть!»

Нет, не достигли кисты цели,

Пронзая горло храбрецу,

Не удалось им, как хотели,

Обед состряпать мертвецу!

Не повезло им, басурманам!

Кинжалы сами рвутся вон,

Чтобы на теле бездыханном

Наделать множество окон,

Но сердце есть и у жестоких,

И каждый думает: «Грешно!» —

И уж сознание у многих

Неясной думой смущено.

И уж твердит народ понуро,

Спускаясь к зарослям реки:

Кто б тронул этого хевсура,

Когда б не били нас враги?

Аллах свидетель, знаем сами,

Что совесть у него чиста, —

Он, словно тигр, боролся с нами,

И за родные пал места.

Но нужно с недругом бороться,

И, сколь он с виду ни хорош,

Кистинским молодцам придется

Всадить ему под сердце нож!»

Ушли. И брошенное тело

Осталось наверху скалы.

Пусть рвут его собаки смело,

Пускай клюют его орлы!

«Коль повезло ему, собаке,

Коль жертвой стать не захотел, —

Валяться в холоде и мраке —

Его заслуженный удел».

Так кисты меж собой галдели,

Пока в селенье не пришли,

И эхо каменных ущелий

Слова их множило вдали.

И вот опять завечерело,

Сошел с горы последний луч,

И тьма, подкрадываясь смело,

Заволокла вершины круч.

С неизъяснимою печалью

Глядит на кладбище утес,

Струя над немощною далью

Потоки медленные слез.

Печаль нужна могильной сени.

Останкам брата — плач сестры,

Ночному лесу — бег олений

И волчьи грозные пиры.

Прилична смерть на поле боя

Тому, чья держит меч рука,

Сраженью — торжество героя

И поражение врага.

Но кто здесь труп Звиадаури

Оплачет, выйдя на бугор?

Лишь ветра стон, да ропот бури,

Да грохот вод и вздохи гор!

Слезится легкий рой тумана.

Кистинка в чаще лозняка,

Роняя слезы неустанно,

Склонилась к водам родника.

Полна душевного смятенья,

Она скрывать не в силах дрожь,

Но плачь ее ни на мгновенье

На вопль надгробный не похож.

Кто смеет пред лицом аллаха

Оплакать вражескую смерть?

Тот, кто пред ним не знает страха,

В мученьях должен умереть!

Односельчан она страшится,

Но сердце делает свое,

И смерть хевсура-несчастливца

Стоит пред взорами ее.

Коль не она, то кто сегодня

Оплачет витязя в глуши,

Чтоб позабыл он в преисподней

Страданья доблестной души?

Она склоняет очи долу,

Она не думает о том,

Что, может быть, ее Джохолу

Сразит сегодня тот же гром.

Безумная, о чьем ты муже

Рыдаешь тут? Ты чья жена?

Тебе ж, несчастной, будет хуже!

Но поднялась, идет она,

Спешит, как серна молодая,

Оглядываясь в темноте.

Вот речка… вот гора крутая…

Вот спуск… а там на высоте —

Безглавый труп! В изнеможенье

Она бежит наверх, к нему,

И, опускаясь на колени,

Глядит в кладбищенскую тьму.

Глядит — и больше нету мочи.

Она увидела его,

И плачет, плачет в мраке ночи

Над телом гостя своего,

И, содрогаясь, отрезает

Волос безжизненную прядь,

И снова бьется и рыдает,

И на ноги не может встать.

Но что за шум на дне могилы?

Откуда этот смутный зов,

Откуда этот вопль унылый

И плач, и ропот мертвецов?

Чьи это детские рыданья,

Невыносимые вдвойне?

Всеобщий крик негодованья

Встает пред нею в тишине:

«Бесчестная! Над чьим ты прахом

Рыдала тут? Над чьей душой,

О, будь ты проклята аллахом.

Обряд свершила гробовой?»

Она встает в смертельной муке,

Она бежит, а вслед за ней

Не мертвецы ли тянут руки

Из-за кладбищенских ветвей?

«Нет, ты не скроешься в селенье,

Удрав от нас по-воровски!» —

Кричат ей скалы и каменья,

И остролисты, и пески.

И вот поднялся из могилы

В тени безжизненных чинар

Кистин, когда-то полный силы,

Ее умерший брат Эбар.

«О, что ты сделала со мною,

Сестра моя, сестра моя!

Ужель могилою одною

Не мог довольствоваться я?

Зачем во мрак второй гробницы

Меня теперь-столкнула ты?

Иль это подвиг для сестрицы,

Залог сердечной доброты?»

VIII

Она бежит на дно оврага,

Навстречу ей несется пес.

«Куда, проклятая собака?

Не смей взбираться на утес!

Ты чуешь мертвого, пролаза.

Но не тебе его терзать!»

И пса от кладбища Агаза

Спешит камнями отогнать.

Она несется по тропинке,

Внимая воплям с вышины,

И даже волосы кистинки

Упреков горестных полны.

И, подбежав к родному дому,

Где еле брезжил огонек,

Она, преодолев истому,

Переступила за порог.

Переступила и упала,

Как неживая, у дверей,

И то, что в сердце трепетало,

Теперь, увы, погасло в ней.

«О, горе нам! — вскричал Джохола. —

Добычей стали мы врага!»

И поднял он Агазу с пола

И положил у очага.

«Жена, — шептал он, — что с тобою?

Иль кто посмел тебя обнять?

Скажи, и я своей рукою

Глупца сумею обуздать.

Я приведу его в сознанье.

Он, как Муса, обидчик мой,

Ответит мне за поруганье

Законов чести родовой!»

Нащупав рукоять кинжала.

Он ждал ответа от жены,

Но та в беспамятстве лежала

И были очи смежены.

И только в полночь понемногу

Она очнулась и в слезах

Сказала мужу: — Слава богу,

Что не погибла я в горах!

Кто здесь осмелится в округе

Со мной бесчестно поступить?

Как имя доброе супруги

Мне после этого носить?

Я целый вечер по оврагам

Искала твоего коня,

И вдруг, окутанные мраком,

Напали дэвы на меня.

Один из них был с виду черен.

Зубаст, огромен, длинноух.

Ручищи страшные простер он

И закричал, нечистый дух:

«Иди, иди ко мне, Агаза,

Живи, красавица, со мной,

И все сокровища Кавказа

Открою я перед тобой!»

Я испугалась, побежала,

Он с воем кинулся вослед,

И вся земля вокруг дрожала,

Когда он мчался, людоед.

Джохола вымолвил с сомненьем:

«Ну, что ж, возможно, был и он.

Но все ж не этим привиденьем

Твой ум, Агаза, потрясен.

О чем ты плакала? Какою

Была тоской удручена?

И до сих пор передо мною

Ты вся в слезах, моя жена!

От моего не скроешь глаза

Своей души. Зачем же ложь?

Открой всю правду мне, Агаза,

Мне ждать, как видишь, невтерпеж!

«Ты прав. И я перед супругом

Не утаю мои дела.

Я над твоим несчастным другом

Сегодня слезы пролила.

Мне стало жаль его, беднягу,

Он умирал в чужой стране,

Я видела его отвагу…

Что оставалось делать мне?

Ни друг, ни родственник случайный,

Никто его не пожалел,

Никто его печали тайной

Еще оплакать не успел.

И пред тобой, и пред аллахом,

Наверно, я свершила грех,

Но что поделаешь? Над прахом

Одна я плакала за всех…»

И с нежным трепетом печали

Она умолкла. И супруг,

Столь недоверчивый вначале,

Перед женой склонился вдруг.

«Где вижу лишь одно добро я,

Мне не пристало быть судьей.

Оплакать мертвого героя

Прилично женщине любой».

IX

При первых проблесках денницы

Овец Агаза погнала.

Над кладбищем кружились птицы,

И тень огромного орла

Витала в небе. Проливая

Потоки горестные слез,

Спешит кистинка молодая

Тропой подняться на утес.

И вот, высоко над могилой

Она стоит среди камней,

И, испуская крик унылый,

Зловещий коршун длиннокрылый

Кругами реет перед ней.

Скрывая горестное пламя

Солнцеподобного лица,

Она бросает в птиц камнями

И гонит прочь от мертвеца.

Потом сидит в густом кизиле,

Как будто вяжет там чулок, —

Хитрит, чтобы ее усилий

Никто заметить здесь не мог.

X

Дошли до Бисо 6 злые вести —

Как будто гром прогрохотал:

«Звиадаури жертвой мести,

Добычей вражескою стал!

Могучий столп, сошедший с неба,

Пшаво-Хевсурский славный щит

Истерзан кистами свирепо,

Обезоружен и убит!»

И мать его завыла глухо,

И люди вздрогнули в селе.

«Зачем я здесь жива, старуха?

Предайте и меня земле!

Верните мне его десницу,

Чтоб в час кончины сын родной

Похоронил меня, вдовицу,

И холм насыпал гробовой!»

И опечалены, и хмуры,

Услышав горестную весть,

Толпились мрачные хевсуры

И говорили там и здесь:

«Да будет славное надгробье

Пока оплакано вдали!» —

И жиром смазанные копья,

Готовясь к подвигам, несли.

И к утру воинство готово.

Сверкают панцирь и шелом.

Ни для кого в селе не ново

Сражаться с вражеским селом.

Кричит хевсурам Апарека:

«Берите пищи на семь дней!»

«Кто здесь не трус и не калека,

Кто честью дорожит от века,

Все до едина человека

Кончайте сборы поскорей!» —

Так говорит Бабураули,

Кистинам издали грозя,

Их крики землю всколыхнули.

Да, это не свирель, друзья!

XI

«Проснись, Джохола, встань с постели,

Довольно спать у очага!

На наши горы и ущелья

Напало скопище врага.

Желают гости поединка,

Хотят с земли героев сместь,

Чтоб пожалела мать-кистинка

О том, кого качала здесь.

Давно мечтая о набеге,

Они на наш напали скот.

Теперь на подступы к Джареге

Ватага буйная идет.

Не медли, витязь! Уж кистины

Торопятся навстречу к ним.

Вставай и будь, как все мужчины,

С мечом в руке непобедим!»

«Идти с кистинами? Но кто же

Меня допустит к ним, чудак?

Сражаться должен я, похоже,

Один, как перст, за свой очаг.

Пускай они увидят, боже,

Кто друг Кистетии, кто враг!

Меня изменником считают,

Меня отступником зовут.

Глупцы в селенье полагают,

Что я врагам продался тут, —

Меня при жизни погребают,

Плиту мне на сердце кладут!»

И удалец надел кольчугу,

И опоясался мечом,

Кремневку, верную подругу,

Привесил сбоку за плечом.

Кистину шлем в бою не нужен —

Он с обнаженной головой,

Заветам дедовским послушен,

Идет, как лев, в смертельный бой!

XII

И вот хевсурская дружина,

Знамена выставив вперед,

Стремительная, как лавина,

Уже спускается с высот.

Спешит на кладбище глухое

Собрать останки мертвеца,

Грозит мучителям героя

Ножами вырезать сердца.

И вдруг на подступах в ущелье

Раздался выстрел. Так и есть!

Враги, незримые доселе,

Устроили засаду здесь.

В седые камни пуля бьется.

Борьба в ущелиях трудна.

Стон, вопли… Яростно дерется

И та, и эта сторона.

Эх, много выпили вы, пули,

Невинной крови над ручьем!

Оставив родичей в ауле,

Врага бы кисти отпугнули,

Но в этот миг Бабураули

На них набросился с мечом.

И вот взвилось сиянье стали,

Щит открывает путь к клинку,

Хевсуры рвутся дале, дале,

И бьют, и рубят на бегу.

Эй, щит, не изменяй железу,

Железу в битве ты родня.

Гоните басурманов к лесу!

Но что ж замедлилась резня?

Из-за скалы в разгар сраженья

Кистин с открытой головой,

Как яростное привиденье,

С мечом в руке ворвался в бой.

Дивятся юноши в засаде —

Кто это рубит там сплеча?

Его не видели в отряде

И не признали сгоряча, —

Ужель Джохола? Он, проклятый!

Один, в пороховом чаду,

Великой яростью объятый,

У всех он бился на виду.

Глядят кистины на героя,

Поражены, изумлены,

Но вкруг него кольцо стальное

Смыкают недруги страны.

Он падает, он умирает,

Мечом сраженный наповал,

И по груди его гуляет

Хевсура яростный кинжал.

Что ж, опечалились кистины?

Ничуть! «Убили поделом!

Он издевался над общиной,

Равнял себя со всем селом.

Он не хотел считаться с нами.

Он в битву кинулся один,

Чтоб осрамить перед врагами

Своих сородичей-кистин!»

Лежит герой, врагами брошен,

Один на выступе скалы.

Хевсуры рвут клинки из ножен,

Хватают ружья за стволы.

Удар меча пронзает груди,

Несется к небу гул щита.

Кистины дрогнули, и люди

Бегут, спасаясь, в ворота.

Но, оттесненные в жилище,

Они уже не страшны тут.

И вот хевсуры на кладбище

Толпой нестройною бегут.

Здесь, на неведомом погосте,

Средь неприятельских могил

Лежат разбросанные кости

Того, кто их героем был.

Сложив в хурджин останки тела,

Хевсуры двинулись домой.

Все то, что в сердце накипело,

Они вложили в этот бой!

Осуществились их желанья —

Они угнали скот врага

И вражьей кровью в наказанье

Омыли скалы и луга.

Родные кости на чужбине

Они собрали по частям

И, как великую святыню,

Несут к отеческим местам.

Пускай мертвец к родному краю

Свой совершит последний путь,

Чтобы семья могла, рыдая,

Героя с честью помянуть:

Недешева она, родная,

Слеза, упавшая на грудь!

XIII

«Эй, причитальщица гяура!

Ты крики слышала резни?

Твой муж убит рукой хевсура,

Оплачь его и схорони.

Уж ворон каркает над телом,

Уж треплет ветер смоль волос».

«Пусть так же враг на свете белом

Живет, как мне теперь пришлось!

За что, как будто от проказы,

Как от смертельного огня,

Все отвернулись от Агазы,

Все отшатнулись от меня?

Я на утесе схоронила

Родного мужа моего, —

Община мне не разрешила

Снести на кладбище его.

Сказали: «Муж твой был изменник,

Он жил, как пес, в родном краю.

Чтоб ликовал иноплеменник,

Общину предал он свою.

Ему не место на погосте,

Пускай лежит он, где подох,

Пусть о своем горюет госте,

Коль для него он был неплох!»

О, горе мне! Душа, пылая,

Горит в беспламенном огне,

Непостижимых мыслей стая

И ум, и сердце давит мне!»

Склонясь подобно нежной лани,

И черноглаза, и стройна.

Убитого на поле брани

В тот день оплакала жена.

Слезой жемчужной на прощанье

Омыла грудь ему она.

XIV

И ночь и буря. С дикой силой

Бушует ветер у ворот.

О боже, путников помилуй

И не губи своих сирот!

Сам всеблагий и всемогущий.

О тех, кто слаб, не позабудь,

Пусть вопль их розою цветущей

К тебе опустится на грудь.

Но, коль тебя не тронет роза,

Прими их души, о творец!

Замолкни, гром, промчись, угроза,

Развейся, туча, наконец!

Река ревет, волна играет,

Водоворот кипит ключом.

Пучина злобная рыдает,

Сама не ведая о чем.

Она глуха к людским страданьям,

Ей непонятен страх могил,

Но нет конца ее рыданьям

И смех ей, кажется, не мил.

Бушует ветер в буераке,

Несет с утесов клочья мглы,

Но женщина стоит во мраке

И смотрит в бездну со скалы.

Ей ветер волосы вздымает,

Пугает холодом ледник.

Звездой ущербною мерцает

Ее дрожащий бледный лик.

Склонясь над бурною рекою,

Она глядит, потрясена.

О, как ужасен шум прибоя,

Как воет злобная волна!

Гудит ущелие ночное,

Раздвинув челюсти до дна.

О, кто во мраке этой ночи

Ее удержит? Кто поймет?

Никто! Она закрыла очи

И бросилась в водоворот.

К чему ей длить душевный пламень?

Зачем ей жить среди людей?

В Кистетии последний камень

И тот отныне недруг ей!

Жена и муж, не оба ль сразу

Они запятнаны грехом?

Не подчинился он приказу,

Она — рыдала над врагом…

И унесла река Агазу,

Смешала с глиной и песком.

XV

В глухую полночь, на вершине,

Где вечным сном Джохола спит.

Виденье чудное доныне

Случайным взорам предстоит.

Над одинокою могилой

Взывает призрак мертвеца:

«Звиадаури, брат мой милый,

Что не покажешь ты лица?» —

И с отдаленного кладбища,

Во мраке ночи строг и хмур,

Покинув скорбное жилище,

Встает замученный хевсур.

Блестит оружье боевое,

Скрестились руки на груди…

Он молча чествует героя,

И на скале, где встали двое,

Встает Агаза позади.

И вот среди вершин Кавказа

Мерцает зарево костра,

И снова трапезу Агаза

Готовит братьям, как сестра.

Сквозь сумрак ночи еле зримы,

В сиянье трепетных огней

Ведут беседу побратимы

О дивном мужестве людей,

О дружбе, верности и чести,

Гостеприимстве этих гор…

И тот, кто их увидел вместе,

Не мог насытить ими взор.

Но предначертан волей рока,

Непроницаемый для глаз,

Туман, как черная морока,

Скрывает витязей от нас.

Встает он пологом заклятым

Над очарованным холмом,

И не разбить его булатом,

И не рассеять волшебством.

Шумит река в теснине черной,

Ущелье, кашляя, хрипит,

И лишь пиримзе, цветик горный,

В пучине бездны непокорной.

Головку вытянув, глядит.

1893

Примечания:

1 Чиэ(ч1ие) — село в Хевсурети.
2 Джарега(Ж1аргой) — село, населенное кистинами по соседству с Хевсурети
3 Гяур — неверный.
4 Бандули — охотничья кожаная обувь с подошвой, вытканной кожаной тесемкой, для того чтобы ноги не скользили в горах.
5 Кровная месть, убийство за убийство — в обычае у всех горцев. Но зарезать врага на могиле и таким образом принести его в жертву — это обычай горцев-мусульман. Горцы-христиане избегают этого. Если обреченный не дрогнул перед смертью, он не считается принесенным в жертву покойнику. (Примеч. автора.)
6 Бисо — село в Хевсурети.
7 Пиримзе (солнцеликая) — горный цветок.

с сайта http://andemas.livejournal.com/48075.html

checheninfo.ru