Осетино-вайнахские этнокультурные связи. Б.А.Калоев

Б. А. Калоев

Зарождение осетипо-вайнахских этнокультурных контактов сле­дует относить, видимо, 1{ IV в. н. э.— эпохе появления па Кав­казе алан и активному политическому и культурному влиянию их на местные народы. Эта важная историко-культурная проб­лема — длительное взаимодействие алан, иранцев по языку и культуре и коренных обитателей Северного Кавказа — в истори­ческой литературе до сих пор остается малоизученной. Отдель­ные ее аспекты рассматривались лингвистами и археологами’. Предметом специальных исследований дореволюционных и со­ветских авторов стали исторические и культурные связи осетин с пародами соседних районов Кавказа — балкарцами, карачаев­цами, абхазами, грузинами — сванами и мегрелами 2.

В данной работе предпринята попытка рассмотреть этнокуль­турные связи осетин с народами восточной части Северного Кав­каза—вайпахами (чеченцами и ингушами), проявляющиеся в материальной и духовной культуре, обычаях, верованиях, в эпо­се. Такая культурная общность — результат не только этнокуль­турных связей этносов. Во многом она объясняется сходством прнродно-географических условий, участием в этногенезе осетин и вайнахов общих этнических компонентов — древпекавказского и иранского. Но это особая тема исследования. Нас же интере­суют общие черты в культуре осетин и вайнахов как результат их давних этнокультурных связей (хотя вполне четко опреде­лить именно этот культурный пласт не всегда удается).

В основе настоящей статьи — свидетельства нарративных источников преимущественно XVIII—XIX вв., а также полевые материалы, собиравшиеся автором на Северном Кавказе в тече­ние многих лет (начиная с 1950-х годов) экспедиционной работы.

Сходство элементов материальной и духовной культуры вай­нахов и осетин, их обрядности, верований давно отмечено мно­гими бытописателями прошлого. Грузинский географ XVIII в. Вахуштп, хорошо знакомый с жизнью горцев Центрального Кав­каза, писал, что ингуши и чеченцы «одинаковы с овсами (осе­тинами.— Б. К.) верованиями, нравами, поступками, обычая­ми» 3. На культурную общность осетин и вайнахов (главнымобразом ингушей) обратил внимание А. М. Шегрен. Не исклю­чено, что отмеченная культурная общность осетин и ингушей была главной причиной создания в 1774 г. Духовной комиссии для восстановления христианства, действовавшей в среде имен­но этих двух народов».

В XIX в. П. И. Грабовский, хорошо знавший быт чеченцев и ингушей, в своей работе привел множество фактов осетиио-вайнахских параллелей в дохристианских верованиях (боя^ества, культы, празднества), обрядах и обычаях, фольклоре, в нартских сказаниях; он же обратил внимание на общие черты в погре­бальных и крепостных сооруя?ениях этих народов5. Такого я^е рода сведения приводят в своих работах В. Ф. Миллер в, Б. Дал-гат7, Г. Вертепов и другие, изучавшие быт и культуру осетин и вайнахских народов. Г. Вертепов, например, характеризуя этно­культурные контакты осетин и ингушей Джерахского ущелья, уходящие, по его словам, в глубь веков, отмечал, в частности, что у них «свадебные обычаи, обряды во время родов, при вы­боре имени для ребенка и т. п. … почти совершенно одинако­вы». Он объяснял такую общность смешанными осетино-ингуш­скими браками, которые действительно были очень распростра­нены меясду осетинами и ингугаами-дя?ераховцами. «Занести именно эту категорию обычаев и обрядов к ингушам,— пишет он,— могли только невесты и матери: если бы заимствование обычаев было результатом внешних сношений двух племен, то оно сказалось бы скорее в других сферах жизни» 8.

Из работ советских исследователей по этнографии вайнахов преяеде всего следует назвать работу Л. П. Семенова, в которой обстоятельно раскрыты многие элементы материальной и духов­ной культуры ингушей, путем сравнительного анализа выявлены общие черты с культурой осетин. По мнению автора, приведен­ный им обширный материал «ярко свидетельствует о давности и глубине культурного и экономического общения Ингушетии и Осетии» 9.

Осетины издавна называют ингушей двумя именами: мгехъ-хъкл и хъулгъа, чеченцев — цкцхйнаг. Более вероятно, что этно­ним махъхъял, которым осетины называют ингушей ущелья Армхи — по-осетински р. Махъхъхлдон, появился у них раньше этнонима хъулгъа (от самоназвания ингушей г1алг1ай). Этно­ним хъулгъа, возмояшо, возник в осетинском языке с переселе­нием ингушей на равнину, но не получил широкого распростра­нения. Чаще всего именем хъулгъа называли страну ингушей. «Он из хъулгъа» означало, что он из Ингушетии. В настоящее время название хъулгъа почти исчезло из осетинского языка и осетины называют ингушей этнонимом махъхъхл.

Этимология этого этнического названия интересно показана А. Н. Генко в его работе «Из культурного прошлого ингушей». «Эрзий (Арзии), т. е. с. Эрзи (в ущелье Армхи.— Б. Л*.),—пи­шет он,—значит по-ингушски «орел», а махъхъал, по объясне­нию некоторых ингушей,—название птицы вроде орла; в чеченском … (по Услару) — орел, махъхъал, коршун»10. Ограничи­ваясь этим указанием, можно полагать, что название махъхъал сначала было воспринято соседними осетинами-тагаурцами, а от них — жителями других районов Осетии. Чеченцы и ингуши на­зывают всех осетин х1ири, т. е. именем этнической группы осе-тин-иропцеви, с которой вайнахи веками соседствовали и обща­лись.

Отражение слолшых этногепетических процессов, происходив­ших в древности в пределах Центрального Кавказа, мы находим в исторических преданиях осетин и ингушей. «Как мы можем резонно полагать, первое проникновение иранской речи на Се­верный Кавказ,— пишет Е. И. Крупнов,— приходится на VII— VI вв. до п. э. …Этим было положено лишь начало языковой ирапизации некоторых групп местного кавказского населения»52. Этот процесс был длительным и сложным, что в какой-то мере подтверждается археологическими материалами13. Можно пола­гать, что отзвуки такого рода событий, в частности миграций алан на восток, отразились в осетинских преданиях. В одном из них повествуется о поселении в центре Куртатинского ущелья по р. Фиагдон братьев Курта и Тага — родоначальников Курта­тинского и Тагаурского обществ Осетии, вышедших из соседне­го Алагирского ущелья (крупный центр алан-осетин). В Ала-гирском ущелье в средние века жили древние осетинские роды, в их числе и знаменитая фамилия Царазоновых — потомки ле­гендарного Ос-Багатора, от которого ведут свое происхоягдение многие фамилии Северной и Южной Осетии14.

На новом месте, гласит предание, Курта и Тага не полади­ли. Расставшись с братом, Тага занял новые земли, простирав­шиеся на восток. В предании, записанном в 70-х годах XIX в., -умалчивается о прежних обитателях этих мест, об их судьбе. Мояшо предполагать, что в предании отразились факты мигра­ций алан на восток. Аланские захоронения раннего средневе­ковья, открытые в ряде горных и предгорных районов Чечено-Ингушетии, в том числе в Дл<;ерахском ущелье, также свиде­тельствуют в пользу такого мнения’5.

После монголо-татарского нашествия на Северный Кавказ су­щественно изменилась этническая карта этого региона. Л. П. Се­менов, основываясь на сравнительном анализе памятников мате­риальной культуры ингушей, считает, что именно в этот период последние мигрировали из густонаселенного ущелья р. Ассы на запад, где со временем возникла богатая башенная, скле-повая и храмовая культура (селения Лейлаг, Хани, Эрзи, Лежги др.).

«Основываясь на этих данных,— пишет Л. П. Семенов,— можно с уверенностью сказать, что древние обитатели Ассин-ской долины в поисках новых мест для поселения в большом количестве продвигались к западному району, представлявшему по сравнению с восточным благоприятные условия для хозяйст­венной и культурной жизни в связи с близостью к важному торговому пути, соединявшему Северный Кавказ с Закавказьем» ‘». Заселение ингушами указанных районов в послемонгольский пе­риод, их взаимоотношения с соседними осетинами нашли отра­жение и в некоторых героических сказаниях ингушей. Чах Ахриев впервые использовал собранные им народные ингушские предания в качестве источника по истории ингушских селений. «Когда жить стало тесно,—пишет он,— галгаевцы начали высе­ляться в долину (Джерахское ущелье.— /). К.)». По его словам, первым в этих местах поселился галгаевец Леван, основавший с. Джерах, в которое поселились две осетинские фамилии — Ду­ровы и Хаматкановы. Далее в предании говорится, что потомки Левана, чувствуя, что «стало тесно жить… расселились к запа­ду и построили аулы Пятеш и Фартауг». Их примеру последо­вали и Дуровы, которые, уйдя на запад, основали там «Верх­ний и Нижний Озми» 17.

На миграцию ингушей из ущелья Ассы в соседние западные районы указывает и героическое сказание о Колой-Каите, счи­тающемся родоначальником ингушской фамилии Калоевых.

Итак, с переселением ингушей в Дяшрахское ущелье и в до­лину Терека возник целый ряд смешанных осетино-ингушских сел, развивались родственные связи между осетинами и ингуша­ми. Насколько сильна была дружба менаду этими народами по­вествует одно из ингушских преданий, приводимое Г. Вертепо-вым: «На земле джераховцев,— говорится в предании — яшла тогда значительная часть их западных соседей-осетин, с кото­рыми они были в самых друя?ественных отношениях. Д;керахов-цы и осетины вместе собирали плату за проезд через Дарьяль-ское ущелье с проходивших караванов и мирно делили ее среди окрестного населения, на котором лен^ала обязанность следить за исправностью дороги». При этом автор добавляет: «Достойно замечания, что у осетин деньги получал только привилегирован­ный класс — алдары (феодалы.— Б. К.), а у дя^ераховцев как правители, так и остальные классы получали поровну 18.

По данным других ингушских преданий, записанных в 1920-х годах Л. П. Семеновым, многие осетинские фамилии не только друяшли с ингушскими, но и находились в родственных отно­шениях. Так, осетины Гуриевы, жившие в с. Саниба, имели родственников-ингушей в с. Фуртоуг. Обе фамилии — осетинская и ингушская — обменивались взаимными визитами во время се­мейных торжеств (свадьба, похороны, рояедение первенца), по­долгу гостили друг у друга. Осетии из фамилии Гуриевых, умерший в с. Фуртоуг, мог быть похоронен в этом яге селе, и наоборот. Интересно, что в с. Саниба некоторые подземные склепы называют ингушскими. Ингушские фамилии Хаматкано-вых и Дуровых родиной своих предков считают с. Тменикау Тагаурского общества ‘9.

Ваяшейпшм источником для определения территории рассе­ления алан-осетин и предков современных вайнахов является доаланская топонимика. Отметим лишь, что из 8326 зафиксированных А. Д. Цагаевой топонимов на территории Северной Осе­тии названия, объясняемые из осетинского языка, составляют 7012. Часть названий (72) А. Д. Цагаева относит к древнекав-казскому пласту. Значительное число таких названий имеется и на территории Восточной Осетии — в Санибанском, Кобаиском, Даргавском и других ущельях вблизи Чечено-Ингушетии. На­пример, топонимы Анах, Асух, Абуантх, Гхмбыз, Пурт, Чиаш, Хиах, Ххбал и т. д., не объясняемые из осетинского языкаы. В этих же районах имеются топонимы явно вайнахского проис-хояедения. Таковы, например, названия с. Ламардои, первая часть которого означает в ингушском «горец», и горы Тбау — «притаиться» (Таба), находящихся в Даргавском ущелье21. Под именем Ламардон были известны два селения: Хусар (Юж­ный) Ламардон и Цхгат (Северный) Ламардон, знаменитые своими башенными постройками. Гора Тбау имела своего покро­вителя — Уацилла (бога хлебных злаков), отчего она называ­лась Тбау-уациллайы хох (гора по имени Тбау-уацилла). На ней находилось святилище Уацилла, почитавшееся ягателями Дар-тавского ущелья. Здесь устраивались н?ертвоприношения и со­вместные пиршества в определенный день года.

Возможно, что в древнекавказском пласте топонимии Осетии имеется немало других ваинахских названий, ояшдающих своего объяснения. С другой стороны, весьма ваншым для данной темы является изучение алаио-осетинских топонимов на территории Чечено-Ингушетии. Однако вопрос этот остается до сих пор вне поля зрения исследователей.

Позднесредневековые осетино-вайнахские этнокультурные свя­зи подтверя;даготся и мноя?еством одноименных фамилий у осе­тин и ингушей. Среди них широко известны: Дударовы, Плие-вы, Гайтовы, Таутиевы, Калоевы, Льяновы, Гардановы, Дуровы, Хаматкановы, Хутиевы и др. Не останавливаясь на ироисхон!-дении этих и других осетино-ингушских одинаковых фамилий, отметим лишь, что многие из представителей этих фамилий, помия имя своего родоначальника, выводят его либо из Осетии, либо из Чечено-Ингушетии. Так, ингушские фамилии Гайтовых, Таутиевых, Льяновых, Дуровых, Хаматкановых, отчасти и Ду­даровых ведут свое происхояодение из Осетии, поддерживая до наших дней родственные связи со своими осетинскими однофа­мильцами гг. Такие связи выражаются во взаимных визитах, особенно во время свадеб, похорон, рождения сыновей-первенцев и других семейных и общественных торяшствах, а также в ока­зании помощи друг другу во всех случаях жизни.

Появление родоначальников этих фамилий в Ингушетии было вызвано главным образом обычаем кровной мести, от которой виновная сторона спасалась обычно бегством в инонациональную среду. Однако такие многочисленные фамилии, как Плиевы, Ка­лоевы, Багаевы, Хасиевы и др., составлявшие в Осетии и Чече­но-Ингушетии целые поселения, видимо местного происхояще-ния. Меяоду такими одинаковыми фамилиями осетин и вайнахов отсутствуют какие-либо родственные связи, хотя они иногда считают себя формально родственниками.

Большой интерес издавна вызывает происхождение фамилии Дударовых, выводимой одними исследователями из Осетии, дру­гими — из Чечено-Ингушетии. Вайнахские предания о происхож­дении рода Дударовых, как и ряда других, например Калоевых, дают возможность проследить процессы миграции ингушей из Ассинской котловины — центра формирования их культуры — в западные районы (в Лрмхи и Джерах). Так, по некоторым преданиям, родоначальник ингушских Дударовых, вышедший из Чечни, сначала обитал в Джерахском ущелье, затем спустился в долину Терека и, войдя в состав тагаурских феодалов-осетин, жил на левом берегу этой реки.

Территория расселения ингушского этноса в эпоху позднего средневековья прослеживается и на основе памятников матери­альной; культуры. Исследователи справедливо считают Лсснпскую котловину центром древней культуры ингушей: здесь сосредото­чено множество их боевых башен, замковых построек, склепов, языческих святилищ, христианских храмов и т. д. Несколько меньше их в верховьях Армхи и Джераха, в долине Терека. Мно­гие памятники материальной культуры осетин и ингушей имеют поразительное сходство (боевые и жильте башни, замки, склепы, памятные столбы и т. д.). Исключение составляют лишь знаме­нитые ингушские башни со ступенчатой пирамидальной кровлей, почти не встречавшиеся на территории Осетии. Строительством таких башен занимались иногда целые фамилии мастеров, соору­жавших аналогичные укрепления и у соседних народов. Так, в Осетии известно несколько боевых башен, построенных ин­гушскими мастерами: башня Мамсуровых (с. Даргавс), Калоевых (с. Калотыкау в местечке Хилакъ), Дзугоевых (с. Донисхри т. д.23

Из распространенных крепостных построек известен был за­мок (галуаи — у осетин), строившийся «сильными» фамилиями и феодалами почти по одному образцу. У осетин он обычно состо­ял из жилой и боевой башен, некоторых жилых и хозяйствен­ных построек, обнесенных каменной стеной с арочным входом. У вайпахов (ингушей) он ограничивался одними башнями (одной пли двумя жилыми, одной боевой) 2

Жилая башня (ганах — у осетин, гала — у ингушей) состоя­ла обычно из трех этажей, из которых первый служил для по­мещения скота, второй — для жилья, третий — для оборопы 25. Позже у осетин, когда ганах перестал выполнять функцию обо­роны, третий этаж его, по словам информаторов, стал служить для приема гостей. Башня имела внутреннее межэтажное сообщение посредством лазов, вход на первом этаже оформлялся в виде арки. Во многих случаях башня служила жильем (особенпо у осетин) для больших патриархальных семей.

Многие боевые бапши вайнахов были аналогичны осетип-ским: это башня с плоской крышей из 4—5 этажей с арочным лазом на втором этаже. Все этажи ее, кроме нижнего, имели бойницы для круговой оборопы; в нижнем этаже содержали во­еннопленных или хранили зерно и домашнее имущество. Вайнах-ский вариант башни отличался от осетинской лишь выдолблен-ным на стене крестом, иногда она имела внутренний свод па вто­ром или третьем этаже. В Осетии башня с таким крестом зафик­сирована только в с. Галнат, а со сводом — в с. Даргавс (башня Мамсуровых).

Башни с пирамидальной крышей, распространенные в Ингу­шетии (очень редко в Чечне), отсутствуют в Осетии. В то же время наземные склепы здесь строили с пирамидальной крышей, их ареал охватывал всю Восточную Осетию; в Дигории склепы с такой крышей по отмечены26. Такие же склепы строились в Ингушетии, отчасти в Чечне. Можно предположить, что эта скле-повая архитектура создавалась общими творческими усилиями многих соседних народов, в том числе осетин и вайнахов. Во всяком случае их склепы (наэемпые, иолуподзомпые, подзем­ные), составлявшие нередко целые «города мертвых» (в Осетии —. в селениях Даргавс, Джимара, Махческ, в Ингушетии — в се­лениях Фалхан, Салги) или располагавшиеся в большом количе­стве непосредственно за селом, отмечались весьма большим сход­ством.

Известный исследователь памятников материальной культуры вайнахов и осетин Л. П. Семенов, например, отмечал: «Сходство ингушских наземных склепов с осетинскими не только в основ­ных архитектурных формах, но и в различных характерных дета­лях». К ним автор относил, в частности, желтую окраску скле­пов, одинаковое устройство лазов и их затворов, просверленные, небольшие плиты, вделанные в стену, отпечатки рук па степах, глубокие ниши в полуподземных склепах (в Ингушетии — в с. Салги, в Осетии — в с. Даргавс, Кобап) и т. д.

Почти пе отличался у этих народов и обряд погребения в на­земных склепах (покойников клали на деревянные нары в опре­деленном направлении по частям света), как и погребальный ин­вентарь: гробы, ладьеобразные колоды, люльки, оружие, украше­ния и т. д.27 Отметим, что ладьеобразная колода, много раз паходимая в склепах осетин и ингушей, относится к аланской эпо­хе 28, а рогообразпый женский головной убор «курхарс», встре­чавшийся только в ингушских женских погребенияхгэ, по-види­мому, является наследием древних иранцев: он очень напомина­ет один из вариантов скифского головного убора 30., Сходные черты имеют у осетин и вайнахов памятные столбы, располагавшиеся обычно на проезжих дорогах, и языческие свя­тилища, почитавшиеся в горах и после принятия мусульманства. Свидетельством давних этнокультурных контактов этих паро­дов могут служить и некоторые изображения всадников па ин­гушских склепах (селения Ляйлаг, Эгикал) и культовых памят­никах (известный храм Тхаба-Ерда и святилище Галь-Ерда), в которых исследователи видят отражение обряда посвящения коня покойнику 3 широко бытовавшего не только у осетин, но и у ингушей до принятия ими ислама. Известно, что обряд этот восходит к скифской эпохе 32. Под влиянием мусульманства из быта вайнахов исчезло пиво, приготовлявшееся ими, подобно осе­тинам, в больших медных котлах, еще недавно находимых в ряде мест горной Ингушетии33. По определению В. И. Абаова, культура пива, занесенная из Северной Европы, была воспринята кавказскими аборигенами от древних иранцев 34.

Осетино-вайнахские связи прослеягаваются и во многих сель­скохозяйственных орудиях, и в традиционных занятиях. Так, тра­диционное ингушское горное пахотное орудие волокуша и коса совершенно аналогичны осетинским35. Большое сходство имеют традиционные отрасли хозяйства, особенно домашние промыслы (обработка шерсти, дерева, металла и т. д.), а также пчеловод­ство и охота.

Можно заключить, что тоясдество многих черт культуры осе­тин и вайнахов объясняется, как указывалось, не только сходст­вом их географического положения, близким соседством и обще­нием, по и общими истоками — вкладом древнего населения ре­гиона в их культуру.

Немало примеров общности мы находим в духовной культуре этих народов, в их обычаях, нравах, обрядах, фольклоре, а также в дохристианских и домусульманских религиозных воззрениях. Ингуши в этой области стоят намного ближе к осетинам, чем к родственным им чеченцам. В этом можно убедиться, например, при рассмотрении самых различных вопросов, касающихся обще­ственного и семейного бьтта вайнахов и осетин. Известно, что кровная месть у осетин и ингушей падала на широкий круг род­ственников — до третьей степени родства, продолжалась годами, нередко приводя к истреблению целых фамилий. Сходным было у них и примирение кровников, совершавшееся почетными стари­ками (медиаторами) по определенному ритуалу, с уплатой винов­ной стороной «цены крови» («платы примирения») и устройством ею так называемого «кровного стола» — угощения для большого числа людей.

В Чечне наоборот: в случае кровной мести старались погасить скорее огонь вражды и не допустить его распространения. При этом примирение сторон происходило путем простого рукопоя^атия и формулы: «Мы вас перед людьми прощаем», уплата я?е за кровь считалась большим позором: «Мы не торгуем кровью убитого»,—говорили чеченцы. Возмояшо, что в этом сказалась роль ислама, ведшего жестокую борьбу против обычая кровной мести.

Во многом аналогичны и другие обычноправовые нормы осе­тин и ингушей, например клятвенная формула, произносившая­ся перед языческими святилищами, на кладбищах, перед скле­пами в случае убийства или кражи. Одной из таких самых су­ровых клятв считалось убийство собаки, которое совершалось на фамильном кладбище подозреваемого, в присутствии его родственников и односельчан. Этот обряд сопровождался следующей формулой: «Если ты, зная, кто совершил убийство (или воровст­во), скрываешь, то пусть эта собака будет в пищу твоим покой­ным» зв.

Весьма сходными чертами характеризовался весь обществен­ный быт осетин и ингушей: система управления и судопроизвод­ства, ряд обычаев, в том числе побратимства и посестримства. Молодые люди, решив стать побратимами, бросали серебряную монету в чашу с хмельным напитком (у ингушей нередко с мо­локом), пили его, принося клятву, что останутся братьями до конца своих дней. Монета отдавалась одному из них или по­стороннему лицу, затем они обменивались личными вещами (кин­жалами, папахами, черкесками и т. д.). «Побратавшиеся,—пи­сал Б. Далгат об ингушах,— считаются родными; делают они друг за друга различные дела; однако за смерть одного не мстит другой — это дело однофамильцев» «.

Исследователи не раз отмечали и тонедество многих черт се­мейной обрядности осетин и вайнахов, особенно ингушей, объ­ясняя это лишь близким соседством горцев. Но дело не только в территориальном соседстве. Межнациональные браки, заключав­шиеся между ингушами и осетинами, известны уже в позднем средневековье, причем ингуши чаще вступали в браки с осетин­ками, чем осетины женились на ингушках. Во всяком случае, ингушский свадебный цикл, по утверждению многих авторов и по нашим наблюдениям, почти аналогичен осетинскому38. При за­ключении брака у тех и у других требовалось согласие всех род­ных и родственников брачующихся. Особо учитывалось мнение дяди по матери. Сватами могли быть два—три авторитетных мужчины, большей частью из числа родственников. Сватовство тянулось иногда годами. Если родители невесты не были соглас­ны на брак, то они отвечали, что у них нет девушки па вы­данье; если же они хотели породниться, то говорили, что долж­ны посоветоваться с родственниками. Даже в этом случае сваты доляшы были совершить несколько визитов в дом невесты, чтобы получить ответ и дать залог, означавший, что брачный союз бу­дет заключен. Срок от сговора до свадьбы зависел от уплаты ка­лыма, который состоял из значительного количества мелкого и крупного рогатого скота или суммы денег, а ташке ряда ценных вещей, в том числе большого медного котла для пива. Поэтому менее состоятельного жениха невеста ясдала годами. Распростра­ненным явлением было насильственное похищение девушек, что приводило к возникновению между двумя фамилиями обычая кровной мести.

Во многом едины были свадебные обряды. Ингуши, как и осе­тины, выполняли такие архаические обычаи, как трехкратное об­ведение невесты вокруг очага, преграяедепие дороги свадебному поезду, подношение невестой чаши меда будущей свекрови, тор­жественные проводы молодой к речке и т. д.39 Сходным был и порядок застолья: сидели по старшинству, перед старшим ставили голову, шею и правый бок жертвенного животного (эти части тугаи считались у осетин и ингушей самыми почетными).

 Свадьба сопровождалась танцами, в которых была занята вся молодежь. Девушки приходили сюда только по приглашению в сопровождении родственников, зорко следивших за том, чтобы никто не обидел их. Всякие «вольности» (даже моргание или не­осторожное прикосновение рукой во время танцев) в отношении девушки считались оскорблением и нередко вызывали кровную месть.

Большие различия наблюдались в музыкальной культуре осе­тин и вайнахов. Например, массовые танцы не были известны вайиахам. Среди ингушей была распространена лезгинка (ее ис­полняла пара — девушка и юноша), не известная осетинам. Сре­ди вайнахов неизвестен древний музыкальный инструмент типа арфы, бытовавший у осетин, сванов, абхазов, адыгов. Многие черты музыкальной культуры вайнахов более близки к музыкаль­ной культуре народов Дагестана, в частности аварцев и ку­мыков.

В специальной литературе не раз отмечалось единство похо­ронных и поминальных обрядов осетин и вайнахов, особенно гор­цев-ингушей до принятия мусульманства, т. е. до начала XIX в. Шегрен был первым, кто описал эти архаические обряды: одева­ние покойника во все новое, оплакивание, посвящение копя, ри­туальные скачки и стрельба в цель и т. д. Похороны у осетин (участие в них сотен людей, устраивавшиеся в течение года по­минки по умершему) требовали огромных расходов, нередко при­водивших к разорению даже богатых семей. «От беспрестанных поминок,— пишет Шегрен,— в доме не остается пи одного быка, ни одного барана, все это уходит па угощение». По сообщению Шегрена, у горцев существовал и другой единый обычай: где бы горец ни умер, его непременно хоронили на родовом кладбище или в склепе; «умерших на чужой стороне, в плену или захва­ченные тела убитых,— пишет он,— стараются выкупить или выме­нивать на живых с тем, чтобы только похоронить па своих клад­бищах» 40. Этому автору мы обязаны первым описанием и таких древних обрядов, уходящих в скифскую эпоху, как обрезание косы у вдовы и посвящение коня покойнику; по его словам, они одинаково бытовали у осетин и ингушей Джерахского, Галгаев-ского и Кистипского обществ; он приводит краткое изложение напутственной речи руководителя обряда посвящения коня, изве­стной только осетинам и являвшейся также, по-видимому, насле­дием древних иранцев (позднее у коня обрезали только кончик уха).

К сожалению, нам не известно, насколько эти обряды осетин и вайнахов (ингушей) были одинаковы в деталях. Шегрену при­ходилось наблюдать такие обряды главным образом у осетин. Из его сообщения, например, мы узнаем, что у осетин и вайнахов покойнику посвящали его коня или коня его ближайшего родст­венника; животное подводили к могиле «в полном убранстве» и конец узды вкладывали в руку покойного. Посвятителем коня мог быть только старик, обладавший красноречием и знанием ритуаль­ной напутственной речи. Шегрен утверждает, что он сам слышал эту речь на осетинских похоронах «от одного из лучших ора­торов».

Весьма архаическими своеобразными чертами характеризовал­ся у горцев и обряд оплакивания, который также наряду с об­щими чертами имел и немало различий. Отметим, что у осетин, близкие родственники выражали свою печаль самоистязанием и громкими воплями, а женщины совершали ирон фхндаг (букв, «осетинская дорога») — очень сложный ритуал оплакивания; вой­дя во двор покойного, они становились па колени в несколько ря­дов и ползли, ударяя себя в такт но щекам и коленям; впереди находилась искусная плакальщица, причитание которой вызывало слезы даже у самого черствого человека. Такие яге обычаи были приняты у вайнахов: близкие родственницы громко рыдали, цара­пали ногтями лицо, рвали волосы «. Характерно, что наблюдав­шиеся Шегроном похоронные и поминальные обряды сохранились в пережиточной форме у горных вайнахов и тогда, когда ислам занял в этих районах прочные позиции. Е. М. Шиллинг, из­учавший в 1920-х годах в горной Ингушетии домусульманские ве­рования, со слов информаторов описал некоторые похоронные обряды, например скачки и стрельбу в цель, устраивавшиеся горцами-вайнахами еще в конце XIX в. (а осетинами — до не­давнего времени на больших поминках).

Хотя такие обряды у осетин и вайнахов не были едиными, в них все-таки немало общего. Чтобы убедиться в этом, приве­дем описание поминальных скачек у вайнахов, сделанное Е. М. Шиллингом: «Родственники умершего выбирали у желаю­щих участвовать в скачках четырех лучших копей. После этого всадники отправлялись в дальнее селение, имея в руках ветви­стые палки, обвешанные яблоками и орехами. Приехав в селение, они одну палку дарили хозяину дома, где останавливались на ночлег, а остальные — почетным старикам. На следующее утро состязавшиеся должны были скакать к месту поминок. Призом «победителю» был комплект мужской одежды, сделанной за счет родственников умершего».

Как видим, порядок проведения скачек почти аналогичен осе­тинскому, если не считать некоторых моментов. Например, у осе­тин ветку украшали фруктами не на скачках, а при совершении обряда «лхм», который был неизвестен вайиахам.

По окончании скачек состязались в стрельбе, о порядке про-дения которой, к сожалению, очень мало сведений в описании Е. М. Шиллинга. Отмечается лишь, что на этих состязаниях в качестве приза давали козу; у осетин же было принято давать барана, корову или нетеля. После совершения этих обрядов на­чиналось поминальное пиршество. В день похорон совершали и обряд посвящения копя. Е. М. Шиллинг со слов информаторов описывает его у вайнахов так: «Старик, искусный в совершении этого обряда, брал в одну руку сосуд с пивом, а в другую — три лепешки и кусок баранины. К нему подводили лошадь, взяв­шую первый приз. Он поил ее пивом, вручал владельцу лошади лепешки и баранину и объявлял, что лошадь посвящается с со­гласия владельца покойнику, который может ездить на ней на том свете куда угодно. Остальные три лошади «посвящались» та­ким же образом предкам покойника по выбору его родственни­ка» 4г. Судя по описанию, вайнахский обряд посвящения коня во многом отличался от осетинского, например в нем не было речи посвятителя.

checheninfo.ru