И.Д. Цискаров. "Лозы любви"

III

Полная и светлая луна сияла на безоблачном пространстве темно-голубого неба, вокруг нее мелькали спутницы ночной царицы, звезды, как лики ангелов, смотрящих на землю и беседующих с людьми на языке, им не понятном. Может быть, они передавали людям благие мысли Предвечного... Но зло еще не переставало царствовать на земле.

Пастух Омара-Али, Сурхай, сидел у огня и готовил вкусный ужин из турьего мяса. Стадо овец отдыхало вблизи.

- Уж не рано, - ворчал он про себя, - ужин готов, а его нет как нет. Или стал он жертвою своего сумасшествия, которое я с недавних пор в нем замечаю? Как будто сам илбиз (дьявол) носит его на спине! Не разбирает ни дня, ни ночи, ни скал, ни пропастей!

- Са воша! (Мой брат!) Не знаешь ли, где здесь Омар-Али? - произнес нежный женский голос, прерывая ворчанье пастуха.

Сурхай быстро оглянулся и увидел за собой незнакомую девушку. Опомнившись от удивления, он отвечал:

- Я пастух Омара-Али, он скоро придет. Не хочешь ли подойти к огню, са яшо (моя сестра)?

- Если ты кистин, то ты чтишь наши священные обычаи, ты назвал меня сестрою, и я тебе доверяюсь.

Сказав это, девушка села у огня. Пастух, взглянув при свете огня на незнакомую гостью, до того был поражен чудной ее красотою, что уже не слышал ее вопросов об Омаре-Али. Он сидел, как очарованный. Сердце его вспыхнуло незнакомым чувством, которого он не умел бы и назвать. Он терялся и исчезал как будто в каких-то высоких облаках. Сначала ему вообразилось, что прилетевший от Бога ангел возносит его на небо, и сладко было ему повиноваться этому путеводителю! Но вскоре у него постепенно стали проясняться глаза. Он заметил на лице своего ангела-путеводителя земные чувства, выражавшиеся слезами, и вслед за тем в нем самом вдруг закипели все прежние, человеческие, чувства и страсти. Пастух увидел перед собою беззащитную, плачущую девушку...

Встретившись с пастухом Омара-Али Газело (это была она) очень обрадовалась. Надежда на скорое свидание с любезным выразилась радостною улыбкой на лице ее, и в эту минуту она действительно казалась подобием ангела. Но видя, что пастух на все ее вопросы не отвечает, а только смотрит ей в лицо, остановив на нем неподвижный взгляд, девушка смутилась и еще сильнее заплакала.

- Деле, Деле! (Боже, Боже!) - только произнесла она, - дай мне хоть однажды еще в жизни встретиться с Омаром-Али, а потом умереть!

- Ты плачешь, красавица? Родственниц Омара-Али я всех знаю, ты не из числа их. Но в последнее время Омар-Али часто мечтает во сне и наяву о какой-то Газело. Не твое ли это имя?

- Это имя, - отвечала, вздыхая, девушка, - точно принадлежало мне, но я его потеряла вместе с покинутой матерью и отцовским домом. Их-то теперь ищу я... Омар-Али может помочь мне в этом, но его, к несчастью, нет здесь.

- Я вижу, что тебя постигло большое несчастье, моя милая Газело. Но разве Омар-Али не такой же человек, как я? Он, наглый, заставил тебя, такого ангела, прибегнуть к нему с просьбою, зная твою нужду, а я сам прошу позволения помочь тебе в настоящем обстоятельстве и служить тебе всегда, постоянно. Быть может, ты надеешься на Омара-Али, так узнай же, он так низок, что обманывает тебя и никогда на тебе не женится. Он уже обручен с другою девушкой в Цаматах. Но я принимаю в тебе участие и искренно жалею тебя. Позволь же предложить тебе любовь, какую не только Омар-Али, но никто другой на свете не в состоянии чувствовать к тебе. Отвечай на мою любовь, и мы будем счастливы! Клянусь Богом и прахом моих родителей, что силы любви моей к тебе ты и вообразить не можешь! А Омар-Али? Это негодяй, изверг... Он расточает все, что приобрел его отец. Не таков я! Я сам приобретаю себе состояние и оно обеспечит нас с тобою. Отвечай же скорее, моя милая! Не правда ли, ты согласна? Я это предвидел....О, как я счастлив!

И Сурхай встал с своего места, чтобы обнять прекрасную Газело.

- Пастух Омара-Али! - с негодованием воскликнула девушка, - ты скорее коснешься трупа моего (она показала острый кинжал, скрытый под рукою), чем завладеешь живою! Пусть я буду несчастна и бедна, но бесчестною не буду никогда. А ты, будешь ли ты достоин называться мужчиною, если дерзнешь покуситься на честь девушки, которую сам же назвал сестрою? В любви моей к Омару-Али я неизменна. Пусть он, если хочет, разлюбит меня, но я разлюбить не могу и изменять ему не хочу. Еще раз заклинаю тебя Богом, если можешь, доставь мне случай видеть Омара-Али.

После этих слов Газело, произнесенных ею с решимостью, страшно было посмотреть на лицо Сурхая. Оно выражало попеременно то стыд, то отчаяние, то любовь, то месть. Потупленная голова, пылающее лицо, сверкающие глаза и тяжелое дыхание доказывали, что он изнемогал от сильной борьбы с самим собою.

- Хорошо, - сказал он наконец, затаив в себе все порывы чувств и стараясь показать вид раскаяния. - Будь спокойна, Газело, но я жалею тебя! Любовь твоя к Омару-Али будет гибельна. Чтобы не заметил тебя у огня тушинский белад* Шете*, который нередко бродит в этих горах и нападает на наших пастухов, поди, садись вон там у родника, а я схожу за Омаром-Али...

- Так и злые люди имеют чувство сострадания к несчастным! - подумала простодушная девушка и, повинуясь пастуху, села близ указанного родника.

Прошло полчаса, и Омар-Али пришел. Он был забрызган кровью, одежда на нем была изодрана.

- Я, кажется, очень опоздал, - сказал он пастуху своему, отдавая ему свое ружье и не чувствуя близкого присутствия Газело. - Но не без причины опоздал я: я застрелил за горою оленя, а сам погнался за другими, но не догнал, потому что они скрылись в лесу. Когда я возвратился к убитому оленю, там уже распоряжался, как собственною добычею, огромный барс. Заметив мое приближение, он не обратил на то внимания, а спокойно продолжал раздирать труп оленя, чтобы вынуть из него сердце и полакомиться любимым куском. Досада взяла меня. Мне захотелось, чтобы барс поплатился пестрою шкурой за чужой завтрак. Я выстрелил, но пуля попала барсу в живот. Он только пуще разъярился и кинулся на меня. Пока я успел шашкой рассечь ему лоб, он уже оцарапал меня своими когтями. Ночь настигла меня. Завтра мы вместе с тобою пойдем туда. Однако ж, как мне жарко! Сурхай, принеси мне из родника свежей воды.

- Тебе ли я говорю? - повторил Омар-Али сердито, видя, что пастух не обратил на него внимания. - Да что ты там бормочешь! Ты болен или сердит? Впрочем, вашему чертову племени* сроден такой нрав. Подлая душа! Принеси же скорее воды!

- Хоть крови твоей Газело, - тихо сказал пастух, уходя за водою.

- Что?

- Принесу.

- Как бы я хотел, - со вздохом сказал молодой Омар-Али, ложась у огня, - встретить теперь человека с прямою душой и откровенным нравом! Я доверил бы ему не только все, чем владею, но даже и любовь свою, и сейчас же отправил бы его узнать, что сделалось с моей Газело. Любит ли она меня или нет? А эта маистская собака не пойдет никуда! Ей даже лень сходить за несколько шагов за водою. Собака - и та гораздо лучше: она верна, она любит «Тех, кто ее кормит, а пастух мой, чем больше я ему угождаю, тем больше на меня злится. Видно уж Бог так создал свет, что если бы не было злых людей, не было бы и добрых...

Невдалеке показался Сурхай, но он возвращался без всякой ноши.

- Верно иссяк наш родник? - спросил Омар-Али. - Или ты с досады разбил кувшин?

- Хуже, чем иссяк, - отвечал пастух с испуганным видом. - Им завладел злой дух, того и смотри, что и нас заберет он, если не уйдем поскорее отсюда. Он отнял у меня кувшин и чуть было не задушил меня самого...

- Тобой он уж давно завладел, это я знаю... Посмотрим, как-то он сладит со мною! - в негодовании сказал Омар-Али, схватил ружье и сам побежал к источнику.

У родника Омар-Али заметил чернеющуюся фигуру.

- Кто ты? Зачем ты сидишь у моего родника? - громко закричал Омар-Али. - Если зверь, то удались отсюда, если человек - отвечай!

Ответа не было.

- Отвечай, повторяю, или я выстрелю!

И молодой кистин спустил курок. Раздался выстрел, но в то же мгновение нежный женский голос, пронзивший душу Омара-Али, долетел до его слуха... Из груди кистина тоже вырвался звук - звук отчаяния, он угадал совершившееся...

Словно раненый барс, кинулся он к несчастной жертве и принял в свои объятия умирающую Газело. Пуля пронзила грудь девушки. В сильном борении жизни со смертью умирающая смогла еще произнести слабым голосом:

- Омар-Али! Я сама желала умереть, еще раз увидев тебя. Любовь моя к тебе не прекратится и после смерти!

И холодная рука ее упала на грудь отчаянного юноши.

- Она умерла! - произнес он, оторвав свои пылающие губы от охладевшего лица Газело, - но Бог, создавший любовь, верно не захочет, чтобы любящие покидали друг друга... Газело! Мы не расстанемся!

И схватив труп умершей девушки, Омар-Али положил его у огня.

В это самое время невдалеке сверкнула ружейная вспышка. Омар-Али заметил ее и узнал пастуха Сурхая, намеревавшегося довершить свой замысел.

Омар-Али бросился на злодея, который после осечки ружья схватился было за кинжал.

- Ты не достигнешь своей цели! - воскликнул Омар-Али. - Злые духи тебе изменили! Ты готовил своей душе хоронить на том свете рабов и прислужниц, но знай, что ты и там останешься таким же рабом, каким был здесь. А я... Я никогда так сладко не упивался мщением, как теперь. Я мщу за кровь Газело и за мою собственную... Небо и земля, горы и леса, будьте свидетелями справедливой казни преступника! Газело! Души наши искуплены: душа нашего убийцы в нашей власти*.

С этими словами Омар-Али поверг своего противника на землю и широким кинжалом заколол его.

- Остается еще один земной расчет, - продолжал он, - надобно совершить надгробную поминку по нас обоих. Овцы у меня в изобилии.

И он зарезал до двенадцати лучших баранов.

- Теперь я кончил, - прибавил он, становясь на колени перед трупом Газело. - Но я не сделал ничего, достойного тебя! У меня остается еще жизнь и я жертвую ею в память о душе твоей!

И, поставив рукоять кинжала на грудь Газело, Омар-Али так сильно ринулся на острие его, что длинный кинжал, пронзив сердце кистина, прошел насквозь, до самой спины...

На берегу Аргуна, у подошвы гор, среди величественных снегов открывается взору путника прекрасная поляна, покрытая роскошною зеленью трав и пестрыми цветами. Там, у развалин старинной мечети, собралось из окрестных селений множество народа. Но кистины собрались не для обычного празднества у своей святыни. На лице каждого была написана глубокая печаль.

Народ совершал надгробный обряд. На земле лежали рядом два богато одетых трупа, вблизи была вырыта для них широкая могила и мулла унылым, протяжным голосом читал над умершими отходную молитву.

Омар-Али и Газело (это были их трупы), лежали в том самом положении, в каком были найдены накануне: в объятиях друг у друга. По румянцу и улыбке, которых не успела сорвать с их лиц быстрая кончина, можно было подумать, что эта молодая чета только что уснула на брачном ложе.

Но когда мулла окончил молитву и несчастные жертвы были опущены в могилу, всеобщий плач и вопль распространился в толпе присутствующих. Родные и родственники умерших приходили в отчаяние и, по обычаю своему, били себя в грудь и раздирали ногтями свои лица.

- Такого печального происшествия еще не бывало в нашей стороне, - говорили старики.

- Правда ли, - спросил один, - что и мать Газело утопилась в Аргуне?

- Правда, - отвечал другой, - да и зачем было ей жить?

А турах Махмуд с самозванцем Ибрагимом, бывшие причиной несчастного происшествия, попались в руки правосудия: имам Шамиль приказал отрубить им головы.

- А тело пастуха Сурхая?

- Тела его не приняла земля, как Аллах не примет и души его. Поутру мы нашли его кости, изглоданные зверьми...

Прошло несколько лет после трагической смерти двух кистинских любовников. По какому-то странному случаю, на могиле их выросли две виноградные лозы, одна от другой на расстоянии в человеческий рост. Поднявшись на ближнее дерево, они сплелись друг с другом, словно обнявшиеся и лежащие под ними Омар-Али и Газело. Появление странно переплетающихся лоз народ приписал чудному действию Промысла Божия и освятил это место всеобщим уважением. И теперь все новобрачные в Кистетии, по окончании свадебных обрядов, считают за непременный долг приходить на священную могилу и перед Лозами Любви произносить обеты взаимной верности.