Он подхватил её на руки и почти сбежал с крыльца к карете. Сашенька... Жена… Даже в своей бархатной шубке она весила как пёрышко. Только сейчас он понял: это их последняя поездка. Другой уже не будет.
Как давно она проводила дни на диване, с усилием поднимаясь к столу. Врачи – куда уж знаменитее её родного брата Ивана Петровича Посникова! – опасались лишних движений, сквозняков. О выходе на морозный воздух не могло быть и речи. А тут согласились на всё. Хочет поехать на именины в его родной дом, к воспитателю, которого почитал родным отцом, – генералу Петру Николаевичу Ермолову, пусть едет. Соберётся пригубить вина – не надо перечить. Устанет, очень устанет – не страшно. Лишь порадовать, потешить, вызвать хоть тень улыбки на полыхавшем непонятно ярким румянцем лице.
Один сердечный друг Ивана Петровича, доктор Фёдор Иноземцев, отведя глаза в сторону, решился проговорить: «Что уж, Петруша, одно слово – горловая чахотка. Пощады не жди...» Он, как никто, знал недолгую жизнь академика живописи портретной Петра Захарова во всех мелочах. Понимал: Сашенька словно хотела перед своим уходом вернуть любимого в дом его детства, в Брюсов переулок, разросшийся сиреневый сад, просторный двор в зелёной траве с конюшнями и службами, к крыльцу, где так шумно и приветливо встречали званых и незваных. Не случайно, со временем узнав о своём происхождении, Петруша будет посмеиваться, что у него две родины: в ауле Дады-Юрт и в Брюсовом переулке.
А начиналось всё, конечно, с военных действий. Генералу Алексею Петровичу Ермолову последовал приказ выстроить на Кавказе оборонительную линию. В неё вошла и крепость Грозная, на берегу реки Сунджи, с её шестью могучими бастионами. На противоположном берегу раскинулся богатейший аул Дады-Юрт, славившийся своими садами. Согласно букве военной науки, аул следовало снести и перспективу перед крепостью расчистить. Добровольно покинуть родные места жители не захотели. 15 сентября 1819 года состоялся штурм.
На краю дороги генерал Ермолов увидел убитую молодую женщину с израненным трёхлетним сынишкой. Денщику генерала казаку Захару Недоносову было приказано мальчонку взять и любой ценой выходить. Выходил, как и ещё одного питомца – такого же крошечного лезгина. Ермолов стал их крестным отцом. Лезгин был наречён Павлом, чеченец Петром. Отчество оба получили по имени воспитателя-казака: Захаровичи. Отчество стало и их фамилией. Вот только Петра Захаровича Захарова Ермолов взял к себе, а дальше «уступил» своему двоюродному брату, тоже боевому генералу Петру Николаевичу и даже оформил по этому поводу особый документ, чтобы Петруша, не дай Бог, не попал в «крепостное состояние».
У Петра Николаевича не было лишних средств, зато было семеро сыновей, вместе с которыми он и решил воспитать Петрушу, ставшего в одночасье общим любимцем, не столько потому, что легко учился, схватывал знания на лету и – всё время рисовал всё что видел и на чём ни попадя. В его талантливости не сомневался никто. Выходить за ворота, что в Чудов, что в Брюсов переулки мальчикам строжайше запрещалось (из-за проезжавшего время от времени «конного транспорта»), так Петруша умудрялся пристраиваться у какой-нибудь щели в ограде и рисовать особенно удававшиеся ему «перспективные виды», способность к которым отметят со временем и его учителя в Академии художеств.
Алексей Петрович Ермолов не мог хлопотать за крестника – он находился в царской немилости. Пётр Николаевич писал одно за другим письма былым сослуживцам в Петербург, чтобы похлопотать о поступлении Петруши в Академию, но, как сам он с горечью признавался, просьбы отставного, да ещё небогатого и без связей военного ни на кого не производили впечатления. Средств же поехать самому в столицу на Неве у Петра Ермолова не было.
Необычайной удачей ему представился приезд в Москву президента Академии художеств А.Н. Оленина. Пётр Николаевич лично обращается к нему, но Оленин откровенно отмахивается от просителя. Его совет: подержать Петрушу ещё дома, подучить у какого-нибудь местного художника, а там, со временем, «будет видно». Оленин даже отказывается взглянуть на работы подростка.
Надо бы огорчиться, но в семье Петра Николаевича не расстраивается никто. Наоборот, по выражению хозяина, у него от сердца отлегло, что «можно повременить расставанием с Петрушей». Ермоловы беспокоились о здоровье мальчика, да и жалели отправлять его «в петербургскую казарму». Учитель находится легко: в Москве было достаточно художников «средней руки», занимавшихся преимущественно портретным искусством. Лев Александрович Волков – один из них, да и живёт не так уж далеко, на той же Никитской. Четыре года то учитель заходит для занятий в Брюсов переулок, то Петруша, чуть-чуть повзрослев, направляется к нему.
Но четырнадцати лет и генерал, и учитель приходят к решению отправить Петрушу в Академию художеств. По-прежнему у приёмных родителей нет средств его везти. Петруша получает небольшую сумму денег на дорогу и первоначальное устройство, родительское благословение, кипу рекомендательных и просительных писем и пускается в путь. Ермоловы просят об одном, чтобы чаще и подробнее о себе писал. И Петруша не скупится на письма. Он отчаянно тоскует по Москве, по старому дому, по кабинету генерала, «где потолки сплошь гризайлью расписаны», даже по запаху воска, которым натирали полы.
Три года Пётр Захаров посещает классы Академии художеств при материальной поддержке Общества поощрения художеств – получить свой «грант» ему помогли перспективные виды московских переулков и ермоловского дома. Первый заработок ему приносит копия с портрета кисти Ван-Дейка – целых 70 рублей, из которых он часть посылает своему воспитателю генералу, а другую…
Пётр Захаров. Сдача Шамиля в ауле Гуниб
И здесь начиналась легенда, подтверждённая не документами – народной памятью его сородичей. Будто была у мальчика из Дады-Юрта старшая сестра, которой удалось спастись и которая теперь должна была выйти в родных местах замуж. Девочка помнила все годы о брате, знала от казаков, что увезли его в Москву, и поставила условием жениху, чтобы разыскал его и привёз на свадьбу: не хотела быть безродной невестой. Жених просьбу выполнил, привёз ученика Академии художеств в родные края, а когда старейшины засомневались в родстве Петра Захарова, сестра рассказала, что в детстве нянчила малыша и, споткнувшись, уронила на кетмень, отчего на спине его образовался глубокий шрам. Шрам у Петра Захарова был.
Нет, он не остался с сестрой, вернулся в Петербург заканчивать образование, только подписывать с тех пор стал свои холсты: «Пётр Захаров из Дады-Юрта» или «П.Захаров, чеченец из Дады Юрта». На написанном годом раньше автопортрете – молоденький красавец-щёголь в модном сюртуке и с тросточкой в руке, годом позже – словно сразу повзрослевший молодой мужчина в папахе и бурке с горьким выражением лица. Пережить открывшуюся во время поездки правду оказалось нелегко. В академических классах он получает медали «за экспрессию и живопись». И никому другому – именно Петру Захарову «из Дады-Юрта» заказывает свой лучший портрет Михаил Юрьевич Лермонтов. Портрет 1834 года. Но во время живописных сеансов случилось главное – Петруша рассказал свою историю поэту, и под её впечатлением родилась поэма «Мцыри».
Сегодня (да и всегда!) «Мцыри» знает каждый чеченский школьник. Так говорят пришедшие ко мне в гости на Никитский бульвар (до Брюсова переулка рукой подать!) председатель Союза писателей Чеченской республики Канта Ибрагимов и министр культуры республики Дикалу Музакаев (тот самый, который ведёт первую партию в знаменитом танцевальном ансамбле «Вайнах»). И ещё добавляют, что за время обеих последних чеченских войн 1990-х годов единственный музей сохранился в первоначальном виде – сакля, в которой жил Лермонтов, с солдатской кроватью, столиком и стулом: «Это – святое!» И становится понятным, что никаких модных лазерных шоу там не будет. Никогда! Просто аура великого поэта.
Молоденький поручик Лермонтов не был исключением. Заказчиков у Петра Захарова становилось всё больше и больше, вплоть до придворной знати и самого Николая I, свитских генералов. А он при первой же возможности рвётся в Москву. Пишет всех детей Петра Николаевича Ермолова, своего крёстного отца, появляется у него и сердечная тайна, которую он умеет годами хранить. Тайна, связанная с семейством Посниковых, по происхождению московских купцов, где собирается университетская студенческая молодёжь, всех привечает милая обходительная хозяйка и – растут красавицы дочери. Вслед за матерью семейства Захаров пишет одну из них – Александру Петровну, Сашеньку, самую скромную, самую сдержанную, из тех, что не обронит лишнего слова. Пишет и в который раз уезжает в Петербург, без слов и объяснений. Только потом признается своему воспитателю – искать положения и работы. Оставаться всю жизнь на попечении пусть и искренно любящего его благодетеля мальчик из Дады-Юрта не может себе и помыслить. И уж какие тут тем более могут быть планы семейной жизни, тем более о поездке в Италию!
Но Петрушу подводит и здоровье. Петербургская жизнь приносит ему туберкулёз, борьба с которым, повседневная и изнурительная, тоже требует немалых средств. Чего стоят одни летние месяцы в Парголове, в 16 верстах от Петербурга, где можно было пройти курс лечения кумысом! Захаров старается не беспокоить близких своим недугом.
В эти годы он пишет превосходный портрет духовного писателя и поэта Андрея Николаевича Муравьёва, пользовавшегося поддержкой Пушкина, сотрудничавшего в журнале «Современник» и выпустившего популярное «Путешествие по святым местам» – плод четырёхлетних странствий по Востоку. В семье Посниковых бывает вместе с Гоголем, Петром Киреевским, Н.М. Языковым. Завсегдатаи здесь все московские медицинские знаменитости: профессор И.П. Матюшенков, С.А. Смирнов, Ф.И. Иноземцев. Иноземцев был одним из основателей Общества русских врачей в Москве, редактором «Московской медицинской газеты». Семён Алексеевич Смирнов посвятил себя преобразованию Кавказских курортов и создал в Пятигорске Русское бальнеологическое общество. Его имя и поныне носят целебные источники и площадка с каскадной лестницей в Железноводске. И кажется совершенно невероятным, чтобы в окружении такого блистательного созвездия врачей может угасать от совершенно очевидной болезни по-настоящему близкий и любимый им человек.
И снова легенда (или единственная правда?). Особенно близкая дружба связывала Захарова с композитором и певцом Петром Булаховым. Исполнение (первое) многих его песен и романсов состоялось в доме Посниковых: «Вот на пути село большое», «Тройка», «Тихо вечер догорает» и «Гори, гори, моя звезда». Этот последний друзья связывали с чувством Захарова к Саше Посниковой.
Казалось бы, 1843 год венчает все усилия художника: за портрет Алексея Петровича Ермолова он получает звание академика. Всеобщее восхищение вызывает портрет поэта Н.А. Некрасова. Годом позже такой жёсткий и требовательный А.И. Герцен выбирает Захарова как лучшего живописца для создания портрета боготворимого московской учащейся молодёжью Т.Н. Грановского. «Великий Карл», как называли современники Брюллова, объявляет именно Захарова своим преемником в области портрета.
И наконец, «наш Петруша» окончательно расстаётся с Петербургом и переезжает в Москву. Отдельная квартира? Генерал Ермолов заявляет, что для холостяка это чистое баловство, и места ему вполне хватит в доме на Брюсовском. Другое дело, если Петруша наконец решится обзавестись семейством. Тайна давно перестала быть тайной. Сашенька ждёт. Молча. Упрямо. Не давая возможным соискателям её руки сделать предложения. Со времени написания Петрушей её первого портрета прошло целых семь лет.
Академику Петру Захаровичу Захарову уже исполнилось тридцать. Он известен в художественных кругах, любим друзьями, и в дело вмешивается сам крёстный отец. Это знаменитый генерал Алексей Петрович Ермолов выступает сватом и получает согласие невесты и её семьи. Какое же долгожданное согласие! 14 января 1843 года в приходской церкви Посниковых – Покрова в Кудрине, на исчезнувшей с карты Москвы Конюшковской улице, состоялось венчание. Старый храм не мог вместить всех желающих присутствовать на церемонии. Коляски и кареты заполонили всю улицу. Венчание было заказано по полному чину с двумя хорами. Венец над женихом держал его крёстный отец.
Обратная дорога была недолгой. Квартиру для молодых сняли на Тверском бульваре, как раз напротив самого старого дуба. На бульвар выходила парадная анфилада комнат, мастерскую академик устроил себе окнами во двор. Отсюда было одинаково близко и до Волковых на Никитской – художник не забывал семьи учителя, и до Посниковых в Кудрине, и главное – до ермоловского дома на Брюсовском. Гостей было множество на каждый день, не говоря о постоянных выездах молодых.
Всё так. Но в весёлой кутерьме как-то никто не заметил, что у Петра Захаровича ещё перед свадьбой началось обострение болезни – туберкулёз перешёл в открытую форму. Просто все радовались его оживлению, шуткам, хлопотам Сашеньки, которая первой поплатилась за недуг мужа. Чахотка началась у неё через два месяца после венчания. Один только раз она пожаловалась матери, что не могла поверить в такую жестокость судьбы: разве они с Петрушей не заслужили самого простого счастья?
Не заслужили. Того хуже: стремительно приближалась весна. По бульварам побежали первые ручьи. Кучера готовились менять полозья на колёса. Оглушительно трещали воробьи: Пётр Захарович каждый день выходил их кормить на крыльцо. Сашенька настаивала на прогулках, особенно к Петру Николаевичу, благо до его переулка было рукой подать. Покупала у Никитских ворот бублики с маком, которые генерал особенно любил. И, несмотря на теплевший ветерок, всё плотнее куталась в шубку. Как же хорошо знал Пётр Захарович эти признаки чахоточного озноба! Как старался не замечать носовых платочков в алых пятнах, которые Сашенька старалась незаметно прятать в ридикюле!
Потом прогулки кончились. В гостиной, где лежала Сашенька, не затухал камин. Брат с товарищами стали уединяться с ней каждый день. Горы лекарств росли на подносе, не принося облегчения. В начале лета, в той же церкви Покрова, что в Кудрине, где, кажется, продолжали слышаться отголоски венчальной службы, Александру Петровну Захарову проводили в последний путь. На Ваганьково.
Ещё через два месяца не стало от обострившегося туберкулёза и академика Захарова. Гроб его несли вместе с профессорами Московского университета братья-генералы Ермоловы. Супруги соединились в одной могиле.
«Он был отличным художником», с горечью отзовётся в одном из писем Карл Брюллов. «Он подарил нам Мцыри», мог бы сказать уже убитый к этому времени Михаил Юрьевич Лермонтов.
Нина МОЛЕВА,
«Литературная Россия»
checheninfo.ru
