Обряды, обычаи и поверья чеченцев и ингушей, связанные с рождением и воспитанием детей в дореволюционный период. (Хасбулатова З.И.)

Вопросы, освещаемые в статье, представляют определенный конкретно-исторический и социологический интерес. Их исследование связано не только с фактами научного (этнографиче­ского), но и практического значения, так как в семейном и общественном быту вайнахов, вплоть до конца XIX — начала XX в. (а в некоторых районах горной Чечни и позднее), про­должали бытовать многие пережитки архаических явлений и институтов, нуждающиеся в изучении, а частично — в неуклонном изживании.

Вследствие сравнительной ограниченности источниковой базы статья в основном написана на материале полевых этнографических исследований, проведенных автором как в горных, так и в плоскостных районах Чечено-Ингушетии в 1976—1978 годах в составе Северо-Кавказской этнографической экспедиции исторического факультета кафедры этнографии МГУ (далее — СКЭЭ МГУ) и этнографической экспедиции института исто­рии, социологии и филологии (далее — ЭЭИИСФ) при Совете Министров ЧИАССР.

Полученные сведения предоставили возможность уточнить характеристику семьи, семейного и общественного быта чечен­цев н ингушей в конце XIX — начале XX в., данную в дорево­люционной литературе. В отдельных случаях полевые материа­лы являлись единственным источником по той или иной теме, поскольку в литературе не имеется сведений по ряду вопросов семьи и семейной, жизни чеченцев и ингушей в конце XIX — начале XX в.

Иные интересующие нас обычаи и обряды получили некото­рое отражение в этнографической литературе дореволюцион­ного времени, однако далеко не полное и не всегда верное, не­смотря на ценность отдельных наблюдений. Причина подобного состояния источников, на наш взгляд, заключается в том, что авторы (даже те, кто специально за­нимался изучением семьи и семейного быта чеченцев и ингу­шей), как правило, не обладали необходимой методикой и спе­циальными навыками. Играл свою роль языковый барьер (связанный с ним этнический фактор), так как в подавляющем большинстве дореволюционные авторы не обладали знанием местного языка, что затрудняло их общение с горцами и ска­зывалось на качестве информации (особенно по интимным во­просам семейной жизни горцев).

Отметим далее как существенный недостаток, что большин­ство трудов дореволюционных авторов было написано в стиле выполнения социально-политического заказа. Так, многим из них был присущ довольно распространенный прием — введение в научный оборот значительного количества материала (особен­но статистического) и также формы их «объектизированной» обработки, которые полностью исключали социальные характе­ристики, игнорировали классовый подход к явлениям общест­венной и семейной жизни горцев.

Поэтому необходимо с достаточной степенью критичности относиться к их выводам и оценкам, продиктованным стремле­нием оправдать и приукрасить политику царизма на Кавказе. Использование дореволюционной литературы требует тщатель­ного анализа тех источников, которыми пользовался тот или иной автор, учета оригинальности их трудов или компилятив­ности информации, используемой в работе и т. д.

Наиболее ранние известия о семейных обычаях и обрядах чеченцев н ингушей содержатся в статье А. М. Шегрена ‘. Кро­ме того, этнографические сведения о семье и семейных обрядах можно почерпнуть и в работах И. Ф. Дубровина, Ф. И. Леонтовича, Н. Семенова, В. В. Сокольского. В частности, послед­ний из названных авторов на основе анализа материалов фоль­клора, обычного права, а также ряда других литературных ис­точников, указал на связь детей с материнским родом у всех : северокавказских народов, в том числе и у вайнахов.

Среди первых работ советских авторов по новой методике : этнографического исследования (в том числе и по вопросам семьи и семейного быта у народов Кавказа) следует назвать ; программу Г. Ф. Чурсина, явившуюся одной из первых советских программ для сбора этнографического материала — в ней он специально обращал внимание на важность изучения родильных обрядов3. Интересные и ценные сведения по вопро­сам семьи и семейного быта содержатся в работах А. К. Вильямса, Д. Шерипова, М. О. Косвена, Я- С. Смирновой 4.

Как известно, социально-экономические преобразования в ходе исторического развития общества определяли особенности и эволюцию семейных обрядов и обычаев у многих народов мира (в том числе у чеченцев и ингушей конца XIX — начала XX века). В исследуемый период времени у чеченцев и ингушей основной формой семьи была малая индивидуальная семья «доьзал», сохранившая в своем внутреннем укладе многие старые патриархальные черты большесемейной общины. Поэтому наблюдается наличие таких пережитков консервативного характера, как приоритет мужчины, являвшегося главой семьи и единственным владельцем, распорядителем ее иму­щества. В соответствии со сложившимися патриархальными традициями мужское поколение пользовалось особыми права­ми, ибо сыновья являлись защитниками семьи, продолжателями рода и наследниками имущества.

Большой радостью и жизненной удачей считалось (а кое-где считается и до сих пор) рождение в семье ребенка мужского пола при заметном равнодушии к появлению девочки, которая порой даже возбуждала недоброжелательность со стороны мужа и всей родни по отношению к «неудачливой» матери. Напротив, женщина, ставшая матерью мальчика, могла рассчитывать на прочность своего положения в семье. С самого раннего возраста мальчик в семьях чеченцев и ингушей знакомился с половой иерархией — ему внушалось, что он призван в будущем играть главную роль в семье, что он опора дома. Пословица гласила: «Не будет сына, не будет крова», «Мальчик — будущий мужчина и боец, продолжатель рода», — отмечал А. Бергер при описании быта чеченцев. На это указывали и другие авторы. Женщина, у которой много детей и внуков, считалась самой счастливой и удачливой. Известие о беременности молодой женщины у чеченцев и ингушей приносило большую радость семье. Радовалась и сама женщина, так как она становилась настоящим членом семьи мужа, а любая просьба ее и пожелание в период беременности выполнялись. По народному поверью считалось, что отказ в этой ситуации может отразиться на жизни будущего ребенка, а также и самого человека, отка­завшегося выполнить просьбу беременной женщины.

Вследствие того, что по обычаю чеченцев и ингушей молодая женщина только после рождения ребенка считалась членом семьи и включалась в ее состав, бесплодие было для нее большой трагедией и в большинстве случаев причиной для развода, а также привода в семью второй жены (если в этом случае появлялись дети от другой жены, то первая должна была проявлять заботу о них, как будто о своих собственных). Чеченцы и ингуши деторождение в прошлом связывали с действием сверхъестественных сил, от которых якобы зави­село появление потомства, причем, как правило, причину бес­плодия вайнахи видели только в женщинах. В действительно­сти же причины бездетности (в частности, женской) зачастую имели не биологические, а социальные корни — тяжелые усло­вия жизни в детстве, непосильный труд. Отрицательно сказы­вались на деторождении и ранние браки, практиковавшиеся у многих народов Кавказа (физиологические последствия для неокрепшего организма женщины).

Под влиянием условий жизни и религиозных воззрений че­ченцев и ингушей происходило становление и развитие обрядов и обычаев, связанных с рождением и воспитанием ребенка. Поскольку основной целью брака у чеченцев и ингушей было продолжение рода, то уже свадьба сопровождалась не­которыми магическими обрядами, которые, как и у других на­родов мира, должны были обеспечивать появление на свет здорового потомства. Так, например, невеста должна была пе­реступить через кинжал или пройти под скрещенными шашка­ми, а также ложиться па определенный бок» и т. п. Другим не менее важным магическим приемом, обеспечивающим появле­ние потомства (обычно мужского рода) считался имитацион­ный акт сажания на колени невесте мальчика как только она входила в дом мужа, причем перед ней рассыпалось просо.

«При выходе замуж девушки, — писал Б. Далгат, — в до­ме родителей ее собирались подруги и гости, разводили огонь в очаге, и шафер жениха (позже — подруги невесты) за руку водил ее с прикрытым лицом три раза вокруг очага. Подруги пели песни, обращаясь к святым с молитвой, чтобы молодая I была плодотворная, как зола священного очага, которая уве­личивается с каждой минутой, чтобы она была привязана (прилипчива) к своему мужу, как сажа и т. д……… Затем шафер брал одной рукой цепь в знак разрыва всякой связи невесты с семьей и ее культом».

Как наказание свыше, рассматривалось полное отсутствие детей. Поэтому вайнахские женщины зачастую пытались излечиться от бесплодия, пользуясь для этого доступными сред­ствами, в том числе и магическими. Бездетные женщины зача­стую прибегали к помощи знахарок, а методы лечения беспло­дия практически у всех народов Северного Кавказа были по­хожими (массаж нижней части живота, настои из лекарствен­ных трав и др.). Как правило, вайнахские бездетные женщины вынуждены были посещать различные святилища, совершая «зиярташ» к праху «известного» духовного лица для вымали­вания у святых мест ребенка. Для этого они раздавали в своем селении милостыню и от­правлялись в путь с наиболее набожными женщинами и муллой, который должен был вымолить сына и обещать «святому» принести в жертву белого барана, если сын родится. В случае появления на свет такого «взмоленного» ребенка, процессия вновь являлась уже с белым бараном, резала его и раздавала мясо, а также награждала ценными подарками сопровождаю­щих лиц, с удовольствием исполнявших за подобную плату свои функции. Посещение вайнахскими женщинами «святых» мест отмечал Б. Далгат. Он писал: «Тушоли особенно почи­тается женщинами… Тушоли является преимущественно богом деторождения или всякого приплода вообще…» п

Действительно, ряд историко-этнографических материалов дает основание говорить о том, что в домусульманское время вайнахские женщины в надежде родить сына или вообще ре­бенка, часто обращались за помощью к разным святилищам. Этнограф Ч. Ахриев во второй половине XIX в. сопоставлял функции осетинского святилища «фыры-дзуар» (покровителя баранов или родотворной силы, размножающей стада) с чечен­ским покровителем деторождения. Он предполагал, что такие известные святилища в Чечне и Ингушетии, как Гал-Ерды и Тхаба-Ерды, были связаны с обрядами плодородия и деторожде­ния. Не случайно ингушские женщины обращались сюда с просьбами о даровании им сыновей.

Л. П. Семенов, основываясь па анализе этнографических ма­териалов, сделал заключение о том, что божество Тушоли является божеством плодородия, и оно было почитаемо в Ингушетии с глубокой древности. Подобные же святыни сущест­вовали в прошлом и у других народов Северного Кавказа, на­пример, у осетин. Хотя вайнахи и ожидали с нетерпением появления ребенка на свет, будущей матери, как показывают собранные нами в 1979 г. полевые материалы, никаких особых скидок и привилегий в работе не давалось (за исключением разве что запрета поднимать тяжести). В период беременности она работала так же, как и раньше, причем даже считалось, что если женщина хорошо трудится, то роды будут легкими и ребенок будет чувствовать себя хорошо в утробе матери.

Не существовало также никаких особых пищевых запретов, и беременная женщина питалась со всеми членами семьи. Тем не менее, выясняется, что кое-какие древние запреты предохра­нения существовали для беременных женщин у вайнахов. На­пример, свекровь или другая женщина дома должна была при­готовить для нее то, что ей очень захотелось, чтобы плод раз­вивался нормально; также беременную женщину старательно оберегали от испуга, не разрешая после захода солнца ходить за водой, выбрасывать мусор или выливать воду на улицу; ей не позволялось смотреть на покойника, бывать на похоронах, оплакивать умерших родственников и др. Также — по по­верьям чеченцев и ингушей — беременные женщины не долж­ны были смотреть на зайцев, ослов и т. п., дабы не родился ребенок с разорванной губой или с другими дефектами.

По сообщениям информаторов, в селениях Чечни и Ингу­шетии встречались женщины, которые предсказывали пол. бу­дущего ребенка по характерным приметам. Например, счита­лось, что если женщина худеет и у ней появляются пигментные пятна на лице, редеют ресницы и брови, то она должна была родить девочку. Надежным ориентиром считались и «вещие» сны (яйцо, игла, синий голубь, наперсток — все это говорило, предвещало якобы рождение дочери; белый голубь, черкеска, змея и др. — рождение сына).

Пол будущего ребенка предсказывался также и путем гада­ния. Например, гадание на бараньей лопатке, известное у мно­гих народов Кавказа, которое называлось у вайнахов «пханарехьежар». Оно состояло в том, что резали барана и при­глашали женщину или мужчину, которые умели гадать этим способом. Сначала съедалось мясо, затем глава дома отдавал «специалисту» левую лопатку, и тот снимал мясо с нее только руками (нельзя было, чтобы с ней соприкасались зубы чело­века или металлические предметы — нож, кинжал. После по­добной очистки «знаток» рассматривал лопатку на свет и по пятнам па ней, окостеиелостям и подлопаточному бугру «тол ковал» будущее ребенка, род его занятий и даже вопрос о его наследниках.

В рассматриваемый период у чеченцев и ингушей женщины рожали, как правило, в доме мужа — в комнате брачной пары («уоти»), причем, муж не должен был находиться дома. «Когда женщина чувствует приближение родов, муж уезжает из дома и предоставляет ухаживать за родильницей родствен­ницам или знакомым женщинам. Спустя некоторое время после родов, так дней через пять, муж возвращался домой и не обращал внимания ни на жену, ни на новорожденного», — отмечал один из дореволюционных авторов. По-видимому, это являлось одним из проявлений кавказско­го обычая избегания, который должен был показать непри­частность мужа к рождению ребенка и к самой.роженице. Один из дореволюционных авторов на основе осетинского и дагестан­ского материалов объяснял уход мужа из дома во время родов жены боязнью, что беды жены-родственницы могут стать и его бедой (муж уходит из дома и не возвращается до тех пор, по­ка роженица не оправится от родов и не перестанет быть «не­чистой» !6. Аналогичные обычаи отмечены исследователями и у других народов Кавказа (шапсугов, кумыков, адыгейцев, но­гайцев и др.).

Отметим, что многие родильные обряды вайнахов связаны с общей системой поверий и религиозных представлений, сло­жившихся у них еще в домусульманский и даже дохристиан­ский период. Безусловно, позднее (под влиянием христиан­ства, а затем и мусульманства) эти представления претерпели изменения. В некоторых родильных обрядах вайнахов отразил­ся синкретизм религиозных представлений. Лишенные в рассматриваемый период какой-либо медицин­ской помощи, женщины у чеченцев и ингушей стремились по­мочь себе своими средствами, в основном сводившимися к раз­личным религиозным и магическим воздействиям.

Обычно при родах помогала женщина, которая и раньше принимала роды — повитуха, а при ее отсутствии — пожилая, женщина, но не близкая родственница роженицы или мужа. При этом «повитуха», принимавшая роды, не должна быть «глазливой», поскольку считалось, что если ребенка «сглазят» в момент рождения, то его нельзя будет исцелить уже ника­кими средствами. Следует заметить, что женщина, принявшая ребенка, чтилась им в дальнейшем, даже когда он взрослел, то должен был считаться с нею, а при выходе замуж или женить­бе подарить ей отрез на платье.

Женщины рожали в прошлом, стоя на коленях и опираясь на что-нибудь жесткое (в основном — на деревянную кровать). Для облегчения родов делали массаж поясницы, а живот ро­женицы смазывали свежим теплым коровьим маслом и тоже слегка массажировали. О подобном способе родов у вайнахов сообщают и дореволюционные авторы: «В Хасав-Юртовском округе рожают на корточках. …В Большой Чечне, в горских аулах, рожают в коленно-локтевом положении, причем, под грудь подкладывают подушки… Чеченцы в комнате в углах жгут рыбью кость, дым которой, по их мнению, помогает». В данном случае, думается, что окуривание дымом от рыбь­ей кости и другие магические средства, применявшиеся в про­шлом женщинами, не случайные явления. Они относятся к ма­гическим приемам обращения бездетных женщин к святили­щам-патронам, посвященным различным домашним животным (козлу, барану, быку). Например, чеченцам по легендам хоро­шо известно взаимопревращение быка (вола) в воду озера Галан-Чож и др. В данном случае, мы, как нам кажется, наблюдаем пережитки и реликты своеобразного явления покло­нения уже не исчезнувшим обычаям, а их атрибутам и симво­лам, выполняющим древнюю магическую функцию разрешения от бремени, связанную с женщиной и ее потомством.

Если же роды затягивались, то женщина ложилась на войлок или одеяло, а помогающие ей знатоки, взявшись за их кон­цы, переворачивали роженицу из стороны в сторону или же, взвалив на спину (спина к спине), носили, встряхивали время от времени; заставляли ее тянуться, а затем под поясницу подкладывали валик, на котором женщина должна была лежать некоторое время.

Как и у других .народов мира, у вайнахов к арсеналу маги­ческих средств и методов помощи роженицам относилось рас­плетание узлов, при котором говорили «роди так же», и т. п. 21 После появления на свет ребенка повивальная бабка обре­зала, перевязывала веревочкой («ц1опгу») Пуповину, причем оставшуюся ее часть высушивали и хранили в люльке для ле­чебных целей. Например, по сообщениям наших информато­ров, при заболевании у ребенка живота его массировали этой пуповиной или же, отмочив в молоке или воде, давали пить. Когда ребенок вырастал, пуповину прятали в сухое и дальнее место — «меттах цахьадеча».

Еще древние индийские врачи учили: если дитя родится на свет с какими-то телесными дефектами (деформация головы, ног, рук и т. д.), то их следует исправить. Этого же мнения придерживались и многие пароды Кавказа, в том числе и че­ченцы и ингуши, у которых способы правления родовых дефек­тов имели свои особенности. Ребенку до трехлетнего возраста по утрам, когда он просыпался, и по вечерам, когда он ложился в колыбель, мать пли бабушка специально прямили пальцы рук и ног (равно и нос), массируя их иногда так сильно, что ребенок порой плакал от боли.

Сразу же после рождения чеченцы купали ребенка в теплой воде. Спустя три дня после этого его мыли в теплой воде с мылом. В дальнейшем (на протяжении 40 дней) ребенка на­сухо вытирали и смазывали коровьим маслом, за исключением одного раза в неделю, когда его мыли с мылом в теплой воде. Согласно обычаю, чеченцы и ингуши заранее к родам не го­товились, ничего не запасая из одежды и пеленок, поскольку считалось, что приготовление может оказать неблагоприятное воздействие на рождение ребенка. По свидетельству одного, из дореволюционных врачей, вайнахи в первые три дня завер­тывали новорожденного только в пеленки из ношеного платья. Затем натертый маслом ребенок облачался в рас­пашонку, сшитую из разноцветных ситцевых лоскутков. Разно­цветные лоскутки использовались для распашонок, чтобы со­хранить ребенка от сглаза и разных болезней. Вообще цель пеленания различна: защита от холода; предохранение ребенка от лишних движений; стремление из­бежать невольного повреждения слабых членов ребенка при неосторожности обращения с ними.

Первое пеленание, как показывает опрос информаторов, происходило у чеченцев и ингушей, как правило, через несколь­ко дней после рождения, причем после этого ребенка клали в подаренную родственниками матери люльку — «ага» по-чеченски. Родительский дом со стороны матери, помимо кра­сочно убранной колыбели, дарил ребенку и все необходимое для пеленания, а также в зависимости от состоятельности — барана, жеребенка, корову и т. д. Обычно первый раз укладывал мальчика в люльку жизне­радостный, здоровый, статный и красивый юноша — «кхуьаш волчу жимчу стага», а девочку — молодая, хорошо сложенная девушка, которая была первенцем в своей семье. Для этого действия у чеченцев и ингушей хорошими днями считались вторник, четверг, воскресенье. Перед тем как уложить ребенка, всех присутствующих кор­мили кашей — «худар», «ч1епилгаш» (лепешки с сыром) или другим угощением, кроме этого, необходимо было угостить и соседей.

С самой колыбелью у чеченцев, ингушей был связан ряд важных поверий. Так, никогда не разрешалось качать пустую .люльку, ибо считалось, что у тех, кто будет потом лежать в ней, никогда не родится потомства. Не трогали и зря не завя зывали «кохкарш» матерчатые полосы для привязывания-ребенка к люльке. Нельзя было переносить ребенка и через перекладину люльки. Кроме того, колыбель, как правило,, ориентировали головной частью на восток или на юг («бакъа-хьа агГор»).

Как уже отмечалось, рождение сына всегда встречалось с большой радостью. При этом приговаривали: «варх1 веши ва­ша хуьлда» (быть ему братом семи братьев). Даже при рож­дении девочки высказывали пожелание, выражавшее мысль об «идеальной» семье: «варх веши ийша хуьлда» — (быть ей сест­рой семи братьев). «Рождением дочери отцы (чеченцы, — 3. X.) крайне недовольны и радуются, когда родится сын… Появление на свет младенца мужского пола часто служит по­водом к торжеству и угощению в доме отца». В семье ингуша’ появление па свет ребенка мужского пола бывает выдающим­ся событием. Ради такого события ингуш охотно режет ба­рана и угощает своих родственников и знакомых, пришедших на праздник (поздравить его). Эти последние на радостях, в честь появления на свет мальчика и в свою очередь также да­рят счастливому отцу, кто может, барана, корову… Женщины приносят роженице в дар какую-нибудь изготовленную пищу, кур, яйца, масло и др. …» В честь такого важного события назначался определенный срок и устраивались большие скачки с достаточно дорогими призами для победителей: дорогой кинжал с поясом, медный кувшин для воды и др. Следует отметить, что на праздник в честь наследника собирались не только родственники, но и все желающие.

Напротив, появление на овет девочки обставлялось без афи­ширования. В этом случае отец имел сконфуженный вид, вся­кий встречный избегал напомнить ему о свершившемся у него в семье событии, и только женщины-родственницы и соседки приходили проведать роженицу. Однако, если в семье до то­го были только мальчики, то рождение девочки встречалось с радостью и сопровождалось некоторыми торжествами.

После родов ребенка и мать старались не оставлять од­них в первые дни, так как, по поверью, к ним в дом могли прийти джины и другие духи, якобы приносящие вред матери и ребенку. Считалось необходимым также и оберегать мать с ребенком от сглаза, ибо, по традиционным представлениям при сглазе ребенок плакал, не брал грудь, а мать ребенка те­ряла молоко и т. д. Боясь такого, ребенка не показывали, не пеленали при посторонних, особенно оберегали его от женщин, у которых синие глаза. Молодая мать не должна была также выходить ночью одна и особенно выплескивать воду, в крайнем случае, использо­ванную воду можно было осторожно вылить. Для предохране­ния от сглаза использовался специальный религиозный амулет-оберег, а также специальные вещи (кусочек древесины от айво­вого дерева — «хьайбан дечиг», бусинки желтого цвета, не­большие по размеру, красная шерстяная нитка вокруг кистей рук и ног и т. д.). Всевозможные подобные приметы и поверья существовали и у других народов.

Важным моментом в послеродовой обрядности было наре­чение именем — «ц1е тиллар», которое вновь сопровождалось, пиршеством — «мовлад деша». Бытовало мнение, что от вы­бора того или иного имени зависит многое в жизни ребенка, ! поскольку «власти имен» придавалось большое значение. Пра-: во дать новорожденному имя имели родственники, соседи, од-| посельчане. Почти никогда в прошлом ребенку не давали имя | сами родители. В основном это было прерогативой особо ува-; жаемых в общине людей. При наречении дающий то или иное имя аргументировал его, что широко практиковалось также и [у многих других народов.

У чеченцев и ингушей не существовало какого-то обязательно установленного именослова. Наряду с широко распростра­ненными именами (Ибрагим, Хасан, Хусейн, Сайд и др.), сохранились традиционные имена — Таус (павлин), Лечи (со­кол), Борз (волк) и др. С целью обережения новорожденного давались имена Ваха (живи), Дукха Ваха (долго живи), Висита (оставайся) и др. В том случае, когда в семье рождалось много девочек, их называли Тоита (хватит), Сацита (пре­врати) и даже Ялита (умри), что, впрочем, бывало крайне редко. Если же дочь была единственной среди нескольких мальчиков, ей давали имя Яха (живи), Яхита (пусть живет), Дукха Яха (долго живи) и т. п. Касаясь вопроса наречения имени у ингушей, Н. Ф. Грабовский отмечал: «У ингушей нет раз навсегда установленных имен для наречения новорожденных. Чаще всего в этих слу­чаях даются магометанские имена, но иногда ингуш любит назвать своего ребенка каким-нибудь предметом, как на­пример: Борц (волк), Алхазырь’ (птица), Ножчь (дуб), Топчи (щистолет) и т. д. Затем ингуши охотно дают имена в честь каких-нибудь уважаемых людей, не исключая рус­ских…»

По сведениям Н. Н. Харузина, имя новорожденному ребенку  давали и так: «Для выбора имедавца отец избирает трех зна­комых, которые бросают кость (альчики), чей альчик встанет, тот и должен давать имя ребенку…» Если родится девочка, то собираются девушки, отнюдь не замужние женщины и положению альчика избирают ту, которая должна дать .имя. новорожденной».

Говоря о наречении имен ингушами, Н. Грабовский писал также, что «ингуши, например, поступают так: несколько мо­лодых людей берут по бараньей лопатке и бросают их на зем­лю, чья лодыжка станет ребром, имя того и дается мальчику. Бели имя выбирается для девочки, то лодыжка бросается де­вочками. Таким образом, вайнахи, следуя народным поверьям, ста­рались дать ребенку имя, чтобы отпугнуть «злых духов», но также и чтобы оно принесло счастье его обладателю.. При этом, как и у других народов Кавказа, они полагались. на «волю божества, на волю судьбы».

У чеченцев, по свидетельству многих авторов, ребенка кор­мили грудью сразу же после родов, а прикармливание произ­водилось кашицей из кукурузной муки с молоком или маслом (часто давали сосать кусочек бараньего сала). Детей кормили грудью до двух-трех и даже четырех-пяти лет, если не мешали какие-либо обстоятельства. В случае же недостатка молока у матери в дом приглашали родственницу или иную кормящую женщину. Она становилась «молочной матерью»,’а ее родные дети — «молочными братьями или сестрами» ребенка. Нередко считалось, что такое родство ближе даже кров­ного. В целом искусственное кормление не было популярным. Ребенок, пока его кормили грудью, находился вместе с роди­телями, но после того как отнимали от груди, укладывали спать уже в другой комнате (чаще всего с бабушкой), 

У чеченцев и ингушей практиковались всевозможные прие­мы, связанные с верой в магическую силу, преследовавшие цель предохранить младенца (особенно в возрасте до года) от «злых сил». Так, под подушку ребенка клали острые предме­ты (нож, ножницы, спички и др.), или же ставили в изголовье сосуд с водой. Подобный обычай бытовал и у грузин 38. Вай-нахские женщины также при купании ребенка клали в воду ку­сок древесного угля.

По воззрениям чеченцев и ингушей, «дурной глаз» имел большое влияние на здоровье ребенка. Сохранилась поговорка: «Б1аьрго бежан ечу дуьгу, бер-кошчу дуьгу» — «сглаз живот­ного ведет к котлу, а ребенка — в могилу». Очень часто при­чиной смерти ребенка считали сглаз, особенно синих глаз. Поэтому его старались не выносить на люди, не показывать по­сторонним и т. п. Если возникало подозрение, что ребенка сглазили, тут же начиналось «лечение». Методы и способы его были различны, как и у всех народов Кавказа. Прежде всего применяли окуривание — («к1ур туха»), для чего свекровь или другая женщина отрезала от одежды всех домашних, и даже соседей, небольшие лоскутки или нитки, брала синюю тряпку, проделывала в ней девять отверстий, добавляла чуть-чуть масла, соль, чешую ; лука или чеснока, траву-приправу, а затем все это поджигалось, и ребенка полностью окуривали этим едким дымом.

Другой способ так называемого лечения состоял в том, что мулла на листок бумаги выписывал некоторые изречения из Корана, после чего эта бумага бросалась в воду, которой пои­ли и купали ребенка. Бытовал и обычай, когда после установ­ленных ритуальных действий в горящий огонь бросали соль и муку. Считалось, что когда соль лопается в огне, болезнь ос­тавляет ребенка. Вариант такого «лечения» описан этнографа­ми: «Знахарки у чеченцев и ингушей при лечении от ««сглаза» трижды обводили вокруг головы больного щепотку соли и, на­шептывая на нее заклинания, бросали в огонь». Однако на­ши полевые материалы говорят, что это могла делать и делала любая пожилая женщина в доме. Зафиксирован в полученной нами информации (среди ряда других) и такой способ «лечения» и распознавания «сглаза».Брали посуду с водой и в нее (с перечислением имен подозреваемых в «сглазе» лиц) бросали древесные угольки. Затем | этой водой смазывали ладони рук, ноги, головку ребенка, поили его этой водой.

Известно, что одним из проявлений культа мертвых у народов мира являлось сочетание страха перед умершим с заботой о нем. У чеченцев и ингушей отмечен весьма интересный обряд. Когда по улице проходила траурная процессия, то спящих детей (и даже взрослых) считалось необходимым быстро разбудить и поднять на ноги, пока процессия не пройдет мимо дома. Считалось, что таким образом можно предохранить ребенка от слабости, нежизнеспособности и от того, чтобы в тело спящего якобы не вселился дух мертвого.

В дореволюционном прошлом, когда в чеченских и ингушских селениях медицинское обслуживание отсутствовало, дети | часто умирали в раннем возрасте, что, в частности, подтверж­дается данными раскопок средневековых склеповых могильников. По народным воззрениям, имелись определенные предметы, по которым определяли, долго ли будет жить ребенок. Так, например, если у ребенка длинные уши, то считали, что он будет жить долго. А.если ребенок был умен не по летам, тревожились, что он проживет недолго. С помощью разных : оберегов пытались и продлить, сохранить жизнь детей.

Согласно обычаю, стричь ребенка, как правило, начинали очень рано, ибо считалось, что ребенок плохо растет и не при­бавляет без этого в весе. Первую стрижку или бритье волос на голове должен был проводить здоровый, сильный и высокий юноша, с красивыми волосами (им обычно бывал родственник, сосед или гость). Сбритые при этом волосы не выбрасывались, а взвешивались и, согласно весу, «парикмахер» награждался деньгами. Кроме того, должны были приготовить какое-либо заказанное им блюдо. Мать хранила первые волосы ребенка, пока он не начинал говорить, и спрашивала у него: чьи это волосы у нее в руках? Обычно малыш называл животных — барана, корову и т. п., а это значило, по народному мнению, что ему суждено было держать в хозяйстве именно тот скот, ко­торый он называл.

Определен был и обряд обрезания первых ногтей, стричь которые давали первенцу. Ногти обычно клали в Коран или в книгу между страницами (от этого дети, по традиционному мнению, должны были стать умными); бросали в гармошки, чтобы ребенок в будущем научился играть, бросали в круг танцующих на свадьбе, чтобы хорошо танцевал, в швейную машину, с желанием, чтобы дочь научилась рукоделию, и т. д.

Как один из обрядов, можно охарактеризовать и обряд об­резания — «сунт вар», который полагалось произвести (по ва­рианту) обычно в возрасте от четырех до пяти лет и обяза­тельно по достижении восьми-девяти лет. Обрезание проводи­лось «специалистами» — «сунт веш волу стаг» (человек, ко­торый производит обрезание). Совершение этой процедуры было освящено религией как вынужденная необходимость, как и у всех иных народов, исповедывавших ислам, так как муж­чина, над которым не совершен этот обряд, не имел права ре­зать скотину и вообще не считался полноценным. Поскольку сама операция происходила в антисанитарных условиях, нару­шались правила гигиены, очень часто случались заражения крови и трагические исходы.

Если ребенок долго не говорил, его ставили между двух лошадей и заставляли произносить «тпру», а также кормили кончиками языков животных.

Различные обряды существовали у чеченцев и ингушей для того периода, когда ребенок начинал ходить. Так, например, когда ребенок только-только самостоятельно вставал на ноги, между ними прокатывали бублики — («Гюргаш карчадора»), которые затем раздавались детям. Могли прокатить и монеты, (что делали состоятельные семьи), и их тоже отдавали детям. Информатор из с. Макажой сообщила, что когда ребенок на­чинал ходить, пекли лепешки «хингалш» размером от руки до локтя ребенка, угощали ими соседей и родственников. Об этом же (раздача лепешек с сыром — «чЬепилгаш») сообщали и информаторы из ингушского с. Джейрах и других сел. С по­добными обрядами были знакомы и другие народы Кавказа 42.

По обычаю, родителям ребенка не полагалось следить за появлением первого прорезавшегося зуба. Как правило, этот факт фиксировали другие близкие, причем событие отмечалось наградой (обычно —отрезом на платье — «кон») тому, кто проявил должное внимание и наблюдательность. Таким образом, подводя итог сказанному, заметим, что бы­тование многих обрядов и обычаев, а также магических прие­мов, которые были связаны с рождением, лечением и воспита­нием детей, было прямым следствием прошлого, отсутствия научной, не говоря уже о квалифицированной, медицинской по­мощи в чеченских и ингушских аулах.

Великая Октябрьская социалистическая революция внесла существенные изменения в изучаемые обряды, которые стали очень быстро трансформироваться под влиянием тех огромных социальных и культурных преобразований, которые происходи­ли в крае, как и по всей стране. Медицинское обслуживание улучшилось коренным образом. Новые больницы, санитарно-профилактические учреждения, по­ликлиники в Чечено-Ингушетии стали строиться повсюду, и их численность растет, как и качество медперсонала, который про­водит большую и разнообразную работу с беременными жен­щинами и женщинами-матерями, а новорожденные находятся с первых дней под постоянным наблюдением патронажных се­стер. Все это служит изживанию многих обрядов, связанных с родами. Из-за того, что лечением детей стали заниматься не ворожеи и «знахари», а квалифицированные медицинские ра­ботники, резко снизилась детская смертность. Но следует отме­тить, что некоторые из описанных обрядов и обычаев сохра­няются до настоящего времени, порой — в трансформирован­ном виде.

Родильная обрядность связана с интимной стороной жизни семьи, а в существенной мере и с религиозными представ­лениями, которые изменяются медленнее, нежели социально-экономические отношения в чечено-ингушской деревне. Свиде­тельством огромных культурных сдвигов в вайнахской семье является продолжающийся на наших глазах отход от многих родильных обрядов, в том числе связанных с магическими и религиозными представлениями.

Как и у других народов, у чеченцев и ингушей практикова­лись два вида воспитания — семейное и общественное. Наиболее важное значение придавалось семейному воспитанию, где выделялись два возрастных рубежа, соответствовавших при­близительно шести-восьми и десяти-двенадцати годам (они заметно выявляли традиционное различие в положении маль­чиков и девочек).

Действительно, в зависимости от характера того или иного семейного коллектива в указанных возрастах формировалась личность ребенка, закладывались основы его будущего семейного и общественного мировоззрения, и влияние семьи было в этом случае весьма разносторонним. Однако семейное воспи­тание, как правило, дополнялось общественным. Общество оказывало влияние на детей по различным каналам — через родственников и гостей, на свадьбах — «ловзар», на аульных сходках — «пхьоьг1а», при тех или иных видах взаимопомо­щи — «белхи», которые устраивались во время постройки до­ма, сбора урожая, мытья шерсти и т. п.

Отметим, что в эпоху феодализма народная педагогика, которая сложилась эмпирически в крестьянской среде, решала вполне конкретные задачи, соответствующие, уровню общест­венного развития, жизненные же отношения крестьян были очень бедны и ограничены. Ф. Энгельс писал, что семья была для крестьян «важнейшим, решающим общественным отноше­нием…» В крестьянской среде чеченцев и ингушей, как и дру­гих народов, процесс воспитания не выделялся из действитель­ной жизни семьи и общины. Именно трудовая деятельность вайнахской семьи (вместе со сложившимися системами отно­шений внутри ее) была испокон веков арсеналом воспитатель­ных средств.

Воспитательный «ритм детства» выглядел следующим об­разом. Все дети (как мальчики, так и девочки) находились вместе до шести-семи лет. После наступления этого возраста девочек постепенно начинали отделять от мальчиков и накла­дывать определенное ограничение на их поступки в поведении. Как правило, девочек раньше мальчиков начинали вовле­кать в трудовую деятельность: дочь с раннего возраста ста­новилась активной помощницей матери, ухаживала за млад­шими детьми, прислуживала старшим. Она присматривалась к различным женским занятиям, училась убирать дом, готовить пищу. Уже с шести-семи лет она ухаживала за младшими детьми, с десяти носила воду, выполняла разные поручения, ряд мелких домашних дел.

Затем девочек начинали учить этикету, который они долж­ны были соблюдать в семье и в гостях (в зажиточных семьях дочерям даже давали кое-какое образование). При этом де­вочке еще в самом раннем возрасте указывали па ее подчиненное положение, на зависимость ее от брата и других мужчин в семье. В целом же воспитание девочек целиком являлось исклю­чительно заботой женщин дома (как правило, матери). Осо­бенно усердно заставляли девочек чистить кувшины («к!у-дал», «г1умаг1») и тазики («тас»), поскольку их вид свиде­тельствовал об опрятности и трудолюбии. По мере роста девоч­ки овладевали и различными женскими навыками: учились об­рабатывать шерсть, ткать сукно, изготовлять кошмы,, бурки, делать шапки, шить (последнее считалось одним из важных достоинств хозяйки). Уже к 12—13 годам девочка, наравне со взрослыми женщи­нами, принимала активное участие в трудовой жизни семьи, а к 15—16 годам должна была уметь самостоятельно вести до­машнее хозяйство. Такая же система воспитания девочки была и у других на­родов Кавказа.

Наоборот, мальчику с раннего детства внушалось, что он призван в будущем играть главную роль в семье, что он — опора дома. Семи-восьми лет воспитание мальчиков обычно переходило в руки мужчин, приобщавших их к чисто мужским профессиям. В крестьянской семье мальчик в этом возрасте пас ягнят, выгонял скот на пастбище, а с 12—14 лет помогал-отцу в полевых работах, ухаживал за скотом, косил и возил сено, заготавливал топливо на зиму, выполнял и другие ра­боты. Мальчики обычно вращались в кругу взрослых, могли присутствовать при разговоре мужчин (хотя и не имели права вмешиваться в их дела, беседы, а должны были стоять в сто­роне и почтительно слушать взрослых).

Его (мальчика) мировоззрение и нравственные черты, как будущего главы семьи и члена общества, формировались в кру­гу старших. Сугубо «мужским» занятиям учили его старший брат, дядя, отец (сажал на подводу и качестве возчика, по­ручал выполнять несложные работы, приучал к са-мостоятель-ности и т. д.). Когда мальчику исполнялось 15—16 лет, он шел с подар­ком к своему дяде по материнской линии, а тот в свою очередь должен был одарить его конем или другими дарами. Этот древний обычай (.«барч»), восходящий, видимо, своими кор­нями к эпохе матриархата, считался своего рода «признанием» совершеннолетия молодого человека. В тех семьях, где совместно проживали родители отца или его старшие родственники, они играли важную роль в вооли-т’ании мальчиков, приучая их к труду, знакомя с традициями и историей народа по сказкам, преданиям и легендам. Обычно altже старики присматривали за мальчиками и воспитывали их в духе народных традиций.

Большое значение вайнахи придавали трудовому воспита­нию детей, справедливо считая, что именно через него форми­руются необходимые нравственные качества будущего члена общества. О том, что чеченцы и ингуши придавали большое значение подготовке детей к трудовой жизни, говорит содер­жание устного народного творчества, а также практика семей­ного воспитания. Труду мальчиков в детском возрасте прида­вался порой увлекательный игровой характер, который облег­чал выполнение всевозможных поручений взрослых.

Включаясь в работу, мальчики выполняли различные обя­занности, закрепленные за ними трудовым распорядком. По­стоянное участие в труде воспитывало в них трудолюбие, при­вычку к трудовой деятельности, помогало осваивать и закреп­лять за ними на длительное время приобретенные навыки. Большую роль в приучении детей к труду играл пример роди­телей и вообще пример старших. Детям и подросткам разъяс­няли, как, при помощи каких орудий исполняются те или иные рабочие операции. Так, например, в трудовой песне «Чекмень» многосторонне отражен процесс изготовления нового празд­ничного чекменя. Такие песни являлись средством закрепления у детей ‘Представлений о связанных между собой действиях, которые составляли вполне завершенную трудовую операцию, и помогали детям ответить на вопросы такого характера.

Трудовое воспитание заключало в себе и разъяснение детям значения труда в жизни человека, что подтверждают все жан­ры устного народного творчества вайиахов, в частности посло­вицы и поговорки. Пословицы и поговорки являлись и про­должают являться до настоящего времени одним из важных и эффективных средств, способствующих формированию у де­тей мировоззрения труженика. («С ремеслом не пропадешь», ,«Нет ничего на свете, что доставалось бы без труда» и др.) 47. Тотовя своих детей к трудовой жизни, родители разъясня­ли им, что «лучше сделать хотя бы что-нибудь, чем ничего не делать», что «кто не научится в детстве работать, будет му­читься всю жизнь», что «только труд приносит счастье в жиз­ни», и т. д. Подрастающему поколению, вступающему в само­стоятельную жизнь, давались советы и наставления, напоми­нающие о необходимости жить своим трудом. В фольклоре чеченцев и ингушей глубокое обобщение по­лучила мысль, что только в труде человек обретает счастье, что полезен обществу тот, который трудится, что труд является важнейшим средством формирования в человеке лучших нрав­ственных качеств («Человек хорошеет только в труде», «Чело век почитается по результатам работы его рук», «Цена чело­века — его работа» и др.)

Следует отметить, что дети в крестьянских семьях у вай­иахов привлекались к труду очень рано, и это не исключение, т. к. «у трудящихся всех советских народностей и наций в про­шлом имело место поразительное единство не только воспита­тельных целей, но и воспитательных средств».

В трудовой семье воспитывались и такие высокие нрав­ственные качества, как честность и правдивость, скромность и вежливость, гостеприимство и др. С понятием честности и правдивости у чеченцев и ингушей связывалось и представление об общественной силе человека («Если честен, то силен»). Культивировалась бескомпромиссность и постоянная предпочти­тельность этих позиций («Если даже горько, говори правду», «Сидеть можешь криво, но говори прямо», «Сумей сдержать слово» и др.). У детей вырабатывались сдержанность («самое лучшее в нраве — сдержанность»), выдержка, разумное тер­пение («у разумного есть терпение»). Их учили быть скромны­ми (‘«не хвали себя, если ты хорош, тебя и так заметят»).

Народная педагогика вайнахов резко осуждала себялюбие, самовосхваление, зазнайство, хвастовство, зависть, ложь и другие пороки. Большое внимание уделялось воспитанию у детей таких нравственных категорий, как дисциплинированность, чувство коллективизма, послушание, уважение к родителям и старшим вплоть до беспрекословного повиновения, верность в дружбе, любовь к родине. В мальчиках воспитывали храбрость, стойкость, самоотверженность, в девочках — терпеливость, верность, безропотность и покорность старшим, а в будушем — мужу. Все это соответствовало идеалу нравственного совершенства той эпохи, так как критерии воспитания подрастающего поко­ления у вайнахов были тесно связаны с историческими усло­виями их жизни. Борьба против иноземных поработителей, специфика внут­реннего ранне-классового устройства требовали физически сильных людей. Именно поэтому, наряду с трудовым и общественно-нравственным воспитанием, чеченцы и ингуши уделяли много внимания физическому и военному воспитанию. Ф. И. Леонтович в своей рукописи «Быт и воспитание горцев», описывая адыгейское племя, приводил интересные сведения о состоянии физического воспитания детей чеченцев с давних времен до конца XIX в., и указывал, в частности, что в ранний период у чеченцев встречаются аналогичные древнегреческим элементы физических упражнений и состязаний.

В содержание военно-физического воспитания входили: верховая езда, борьба, метание камня, копья, прыжки с ше­стом, плавание и др. Обучение мальчика верховой езде начи­налось с того момента, как только он мог держаться в седле. Тренируя коней, мальчики развивали у себя сноровку и лов­кость. Подобные качества приобретались мальчиками и в массо­вых играх, состязаниях. Отметим, что в подростковом и юно­шеском возрасте игры и праздники имели ‘большое воспита­тельное значение. Например, игра в «войну». Она проводилась так: «Зимой после уборки хлеба и сена жители аула разделя­лись на две партии, нападают друг на друга… после чего сле­дует угощение», — отмечал дореволюционный автор.

Популярны были «скачки с обрыва», которые вырабатывали решительность, смелость и умение в совершенстве управлять своим конем, а также игры-состязания, требовавшие ловко­сти, гибкости и находчивости. Некоторые из последних описа­ны в литературе. Большой массовостью отличалась также игра «Урожайная» или «Изобильная». Мальчиков-подростков учили участвовать в игре «пахарей», которая представляла большой интерес и проводилась во время весенней вспашки земли под по­севы.

Общий характер носили конные состязания. К ним особенно тщательно готовили наездников, начиная с двух-трехлетнего возраста. Мальчикам-подросткам поручалась тренировка коня, включавшая в себя малые заезды, полудневные и дневные пе­реходы, уход за конем. Например, даже существовала целая «наука», выработанная на протяжении многих столетий истории использования вайнахами лошади. Уход за лошадью требовал большого труда и терпения. Ухаживая за конем, мальчик должен был строго соблюдать определенные правила — уметь протирать шерсть копя, ку­пать его, тренировать и т. п. Тренируя лошадь на выносли­вость и силу, горцы учили ее преодолевать различные препят­ствия. Наблюдавший подготовку лошадей Семен Броневский писал, что «смелые наездники приучают своих лошадей бросаться с утесов и с крутых берегов рек, не разбирая высот оных. Такой отчаянный навык, подвергавший всякий раз жизнь седока-джигита вместе с лошадью видимой опасности, неред­ко спасает от опасности попасться в руки неприятеля при слу­чае близкой погони».

Физическое воспитание девочек в прошлом кое в чем мало отличалось от мужского. Согласно преданиям и легендам, женщины могли на полном скаку стрелять из луков, метко по­падая в цель, ходили на охоту, выполняли ‘Практически тяже лые работы в хозяйстве, заменяли мужчин, ушедших в по­ход и др.

Народная педагогика уделяла внимание условиям и сред­ствам воспитания. Считалось общепризнанным, что привитие детям нужных качеств должно было начинаться возможно бо­рее рано («серах ца бина х1оз, хьокхах а ца хилла» — «гни кол, пока хворостина, вырастет — согнуть не сможешь» — в смысле «воспитывать нужно смолоду»). Родители и взрослые должны были играть роль постоянно-то примера для детей («Что говорится взрослыми, то детям передается», «Что орленок видит в своем гнезде, то он делает, (когда вылетает» и т. д.). Однако еще выше в оценке человека славилось общественное мнение: «Бери не ту, кого мать рас­хваливает, лучше брать, кого расхвалят люди», — говорили и говорят в народе.

От родителей требовалось, чтобы они учитывали влияние [окружающих па детей, знали, с кем общаются дети вне дома, |оберегали детей от дурных знакомств и влияний. Это под­тверждают следующие высказывания народа: «В колючий кус­тарник войдешь — колючка прицепляется», «Становишься та­ким же, в какой среде живешь» и т. п. Наличие в семье согла­сия между родителями и всеми членами семьи, считалось од­ним из важных условий правильного воспитания. «Без согла­сия в семье — несчастье». Обычаи запрещали отцу (мужу) ру­гать мать (жену) при детях. «Жену, с которой думаешь жить, — не позорь» и т. п. Вайнахское общество осуждало ро­дителей, если дети росли непослушными, осуждало за то, что те не могли дать им требуемого воспитания. Об этом, в част­ности, говорит чеченская пословица: «Вон доьзал хуьлчул, ца хилар тоьлла» — («Чем иметь плохое потомство, лучше его не | иметь») и др.

Одним из методов воспитания детей в семье являлось на­ставление. Наставления касались разных сторон жизни, когда разъяснялось, что и как надо делать, как вести себя в присут­ствии старших в семье, на улице и в обществе. Дурные по­ступки детей осуждались не только родителями, по и всем об­ществом. Провинившемуся ребенку говорили обычно: «Ты уни­зил меня», «Ты опозорил мою честь» и т. д.

В семейном и общественном воспитании детей большую роль играли народные певцы, которые хорошо знали историю своего парода, его устные предания, песни, пословицы и по­говорки. Со званием народного певца связывался идеал спра­ведливости. Народным певцом мог быть только честный чело­век. Песни прославляли мужество, героизм и ум человека, а также содержали едкие слова по адресу ленивых, нечестных и трусов. Они имели большое влияние на чеченцев и ингушей. Характерной чертой семейно-бытовых отношений чеченцев и ингушей с древнейших времен являлся обычай глубокого по­читания родителей и уважения старости. Обычно во всех слу­чаях старший по возрасту говорил первым, молодой человек уступал ему свое место, слушал советы, не садился при стар­ших и т. д. Это положение неоднократно подтверждается мно­гими дореволюционными авторами. В высшей степени счита­лось неприличным вмешиваться в разговор старших, громко смеяться в их присутствии, говорить то, что непристойно полу и возрасту, совершить какой-либо невежливый поступок в при­сутствии родителей (особенно стариков), курить, оговари-ваться и т. д.

Следует сказать и о воспитании у подрастающего (поколе­ния уважения к матери и женщине. Если, например, подросток I видел, что женщина рубит дрова, несет тяжелый груз, он должен был помочь ей. Отношения между членами в семье чеченцев и ингушей базировались на уважении друг к другу (в том числе, братьев к сестре); высоко ставился авторитет мате­ри, бабушки.Детям внушалась мысль, что они всегда как бы находятся в неоплатном долгу перед родителями. («Нет выше долга, чем ] долг перед матерью», «Если даже ты переступил порог, раз мать позвала — вернись!»). Таким образом, на протяжении многих столетий народный этикет подкреплялся рядом определенных нравственных норм, ] установлений и обычаев, которые диктовались теми условиями, в которых общество в целом не могло материально обеспечить спокойную старость, а поэтому родители целиком и полностью могли рассчитывать только на своих детей и видели в них единственную опору и защиту в старости. Отсюда и проистекало подобное воспитание детей, начиная с младенческого возраста и до полного возмужания, причем, оно для достижения нужных результатов не исключало наси­лия над волей и сознанием подрастающего поколения.

И. В. Суханов по этому поводу пишет: «Мелкое крестьян­ское хозяйство порождало личную заинтересованность роди-телей в воспитании~детей в духе простых норм морали. Усло­вия труда и жизни крестьянской с необходимостью приводили к выводу, что благородные нравственные качества <— это не только важнейшая предпосылка будущей честной жизни детей, но и верный залог обеспеченной старости самих родителей». Неуважение к родителям и к старшим у чеченцев и ингушей рассматривалось как самый сильный порок. Действительным чеченцем или ингушей признавался лишь тот человек, который сочетал в себе необходимые моральные качества — гостепри­имство, вежливость, уважение к родителям и старшим и др. Когда говорили о ком-то, что в нем есть мужество, то произ­носили: «Вуьззин стаг ву иза» («он настоящий, или полный, мужчина»). «Джигит для чеченца — альфа и омега его жиз­ни, цель, к которой он стремится».

Как воспитательное средство использовали различные сти­мулы и различные виды поощрения и наказания, при этом предпочтение отдавалось моральным стимулам. Ребенка за хорошее поведение и работу публично хвалили. Дядя или дру­гой близкий родственник мог, например, за это подарить маль­чику жеребенка, коня, кинжал, пояс и др.

Наказание ребенка почти всегда ограничивалось порица­нием. У вайнахов весьма суровой мерой воздействия являлось общественное осуждение, оказывавшее большое влияние не только на детей, но и на взрослых. Обычно же при наказании ребенка лишали какого-либо удовольствия или развлечения — садиться на лошадь, играть с товарищами и т. д. Наказывая, могли заставить его сделать вне очереди какую-либо неприят­ную или тяжелую для него работу. В целом же вайнахи весь­ма редко прибегали в прошлом к физическому наказанию и основным средством воспитания считали убеждение. Таким образом, из краткой (и, конечно же, не совсем пол­ной) характеристики- методов и системы воспитания у чечен­цев и ингушей видно, что они в прошлом придавали этому большое значение. Воспитание подрастающего поколения было одной из насущных проблем в практической программе и мо­рально-этической основе жизни вайнахского, как и любого дру­гого народа.

Ни одно поколение людей не может решить задачу воспи­тания - подрастающего поколения без учета и использования всего положительного и ценного, что накоплено предыдущими поколениями. В национальных традициях отражается истори­ческий, созидательный и творческий опыт масс, особенности ма­териальной и духовной жизни его, более или менее устойчи­вые нормы и принципы общественного поведения людей. В то же время, вполне оценивая положительные стороны в семейном и общественном воспитании детей у чеченцев и ин­гушей, следует указать и на его отрицательные стороны, обус­ловленные патриархально-феодальным бытом семьи и влия­нием религии, в том числе ислама. Огромный вред воспитанию детей причиняло мусульманство, которое стремилось исполь­зовать в своих интересах положительные требования народной педагогики. Так, прекрасное чувство уважения к старшим слу­жители ислама стремились использовать для воспитания детей в духе покорности и послушания аллаху, Магомету, в духе ува­жения к деятелям религии — муллам^ эксплуататорам-князьям интересы которых защищала мусульманская религия.

Священное чувство — патриотизм, готовность к защите родной земли муллы стремились использовать для борьбы про­тив иноверцев. При этом подавлялось все, что шло вразрез с догмами ислама: чувства дружбы и братства между народа­ми, взаимной поддержки и выручки в борьбе против общих врагов.

Чувства уважительного отношения к родителям использова­лись муллами в целях воспитания у них слепого повиновения отцу. Отрицательное действие на воспитание детей оказывали также отношения сдержанности между родителями и детьми.

И все же эмпирически накопленный опыт народной педа­гогики у чеченцев и ингушей может в известной мере служить благородным целям нравственного и физического воспитания современного подрастающего поколения нашей страны.

3. И. ХАСБУЛАТОВА

checheninfo.ru