В.В. Дегоев Распад имамата Шамиля власть и властитель в условиях кризиса.

Даже в «блистательные» 1840-е годы, когда имамат поражал современников своей цельной структурой, высокой функциональностью и сильной единоличной властью Шамиля, внутри него зрели факторы распада. В 1850-е гг. их разрушительный потенциал проявился в полной мере. Главную внешнюю предпосылку для этого создала Россия, которая ценой тяжелейшего опыта нашла наконец эффективную военную стратегию на Кавказе. Отказавшись от беспорядочных карательных экспедиций, русское командование перешло к системе, предусматривавшей медленное, но планомерное «сдавливание» имамата со всех сторон. Под усилившимся натиском извне в государстве Шамиля получили ускорение деструктивные процессы, ранее сдерживавшиеся прочной политической диктатурой, боевыми успехами мюридов, относительно устойчивой социальной обстановкой.

Нуждаясь в инструменте осуществления реформ, Шамиль по сути сформировал слой военной и чиновной «аристократии», стоявший над однородным и традиционным, как и прежде, горским обществом. Это, по выражению имама, «новое сословие» образовалось в основном из среды храбрых и способных воинов, принявших идеи суфизма клерикалов и маргинальных общественных элементов (Шамиль называл их «бездомовниками»). Этих людей объединили вокруг Шамиля разные мотивы, от самых высоких до самых низменных: глубокая набожность, страстное стремление к духовному воспитанию (точнее — перевоспитанию) народа, вера в имама и фанатическая преданность ему, любовь к военному ремеслу, жажда славы и достижения привилегированного социального статуса, беспредельная алчность, нужда, ненависть к России. Иногда идеальные и материальные побуждения уживались в одном человеке, иногда менялись местами.

Поскольку «новое сословие» создавалось «сверху» и наспех, оно, в отличие от «старой» феодальной знати, не имело сословных традиций, особого престижа и опоры в обществе. Его опорой была личность Шамиля, и если народ все же повиновался этим людям, то — лишь как вооруженным слугам и проводникам указаний имама. Не для того ли, чтобы поднять авторитет «нового сословия», имам кооптировал в его состав наиболее ярких представителей потомственной дагестанской аристократии?

Внутри этого слоя происходили естественные процессы, характерные для любого правящего класса. Однако в данном случае дело усугублялось тем, что это был еще и революционный, далеко не сытый класс, неожиданно дорвавшийся до власти. Его эволюция в такой ситуации постепенно принимала как бы черты контрреформ, символизировавших усугублявшееся несоответствие между задуманным и полученным результатом. Еще не успев сложиться, этот класс начал нравственно разлагаться. Можно сказать, он складывался, разлагаясь. Все чаще перспектива элементарной наживы вытесняла идеалы священной войны. Показная благочестивость становилась все более прозрачным прикрытием для стяжательской вакханалии. А иные со временем вообще перестали утруждать себя соблюдением хотя бы внешних приличий. Наибы, используя данную им власть, обогащались всеми возможными способами. Они присваивали средства (добыча, штрафы, конфискованное имущество и т.д.), которые по закону должны были идти в казну.1 Не отставало от них и ближайшее окружение Шамиля. Его сын Гази-Магомет тайно пособничал беззаконию, получая за это свою долю.2

Когда русские войска, начиная со второй половины 1840-х гг., стали окружать имамат постоянно сжимающимся кольцом блокады, экономическая база горского государства существенно оскудела. Шамиль потерял свою житницу — плоскостную Чечню, резко сократились источники военной добычи и увеличились потери среди мюридов. Голодное население разоренных русскими аулов превращалось в непосильное бремя для имамата, усиливая социальную напряженность.3 Вид тающего на глазах «общего пирога» окончательно разнуздал хищнические инстинкты правящей верхушки имамата. Она спешила прибрать к рукам то, что еще оставалось.

Наибская среда разлагалась не только морально, но и политически. Некогда прочные узы, связывавшие ее с Шамилем, слабели по мере обогащения наибов и по мере забвения ими великих преобразовательных целей и «высоких истин» ислама. Нарастание военного давления России, расстройство государственного механизма, появление признаков анархии лишало новую знать уверенности в способности имама служить надежным гарантом ее благополучия, защитить ее от угрозы со стороны как озлобленной узденской массы, так и своих более сильных собратьев по правящему классу. Более того, зачастую подобная угроза исходила от самого Шамиля, жестко сдерживавшего зарвавшихся представителей даже самого верхнего слоя военно-чиновной аристократии имамата, когда они бывали замечены в вопиющих нарушениях шариатских законов и в преступлениях политического характера. Шамиль не останавливался перед такими мерами, как разжалование, ссылка, конфискация имущества.

Ужесточение диктатуры имама, озабоченного сохранением дееспособности и управляемости военно-государственной машины, вызывало оппозиционные настроения в среде наибов. Конечно, они, как и Шамиль, нуждались в строгом общественном порядке, но не в таком, который ограничивал бы их необузданные аппетиты и произвол, а в таком, который обеспечил бы приумножение или хотя бы неприкосновенность их собственности. Впрочем, попадались и такие, кто умел приспособиться к анархии, используя ее в корыстных интересах. Оппозиционность новой знати проявлялась по-разному. В одних случаях это были робкие попытки объединиться вокруг «законного» наследника престола (Гази-Магомета), чтобы терпеливо ждать естественного прихода к власти менее крутого и более удобного правителя. В других случаях фронду образовывали крупные политические фигуры, которые осмеливались бросать открытый вызов Шамилю. В основе их агрессивного поведения лежали различные побудительные мотивы — стремление к захвату власти, сепаратистские настроения, идейные расхождения с имамом, личные обиды, амбиции, недоразумения, в конечном итоге происходившие от нежелания примириться с его превосходством.

Участились критические выпады в адрес Шамиля и со стороны дагестанской клерикальной «интеллигенции» — алимов.4 Их претензии носили, пожалуй, самый «бескорыстный» характер и касались избранных им якобы ошибочных методов осуществления исламской реформации, приведших не к духовному усовершенствованию людей, а к насилию и нравственному упадку. Они упрекали имама за то, что он утверждал веру небогоугодными способами.5

Объектом произвола «верхов», как всегда, являлись народные массы. За их счет богатела мюридистская знать. Их трудом поддерживался (правда, до определенного момента) необходимый для экономической безопасности имамата уровень производства. Они выполняли черную военную работу (ополчение) и несли наибольшие потери в сражениях. На их плечи ложилось тяжкое налоговое и рекрутское бремя. Им меньше всех доставалось от плодов побед и больше всех — от последствий поражений. От участившихся в 1850-е гг. ударов русской армии страдал прежде всего народ. Отступая, Шамиль сжигал аулы, уничтожал посевы, насильственно переселял горцев или бросал их на произвол судьбы, «как овец, рассыпавшихся в разные стороны».6 Вынужденный обороняться против растущих с каждым годом сил противника, имам старался придать войне тотальный характер. Едва успевая восполнить потери, он мобилизовывал десятки тысяч трудоспособных горцев, лишая мирную экономику рабочих рук. Это, однако, мало влияло на общую стратегическую обстановку, и, к тому же, приближало имамат к хозяйственно-демографической катастрофе.7 Простым узденям надоело попусту проливать свою кровь на войне, утратившей смысл и ранее имевшиеся в ней материальные и моральные стимулы. В обиход вошла пословица: «Лучше просидеть год в яме (тюрьме — В.Д.), чем пробыть месяц в походе».8

Между обнаглевшими, богатеющими «верхами» и нищающими «низами» накапливалась взрывоопасная «разность потенциалов». В сознании общества новый шариатский порядок стал ассоциироваться с беспорядком и беззаконием. Чаша терпения людей наполнилась ненавистью и отчаянием. Эти чувства вылились в стихийные возмущения, грозившие принять широкие масштабы. Перспектива стать жертвой социальной стихии заставляла представителей военно-политической элиты имамата искать ту силу, которая была бы в состоянии защитить их во всех отношениях. Их взоры, естественно, устремились на Россию. Та благосклонно восприняла эту долгожданную переориентацию, чем лишь усилила ее. Поначалу они осторожно прощупывали почву, выясняя, что сулит переход на сторону России, и торгуясь об условиях перехода. Затем каждый для себя выбирал момент и повод для этого перехода, которые зависели от конкретной ситуации на местах — степени социального напряжения, военно-стратегической обстановки, личных взаимоотношений с Шамилем, выгод, предлагаемых Россией, и т.д. Некоторые приближенные имама склоняли и его к миру с русскими, уверяя, что за это «назначат Шамилю и его начальникам великие награды».9

Прорусская ориентация складывалась и в «низах» общества. Политика России, становившаяся со временем более гибкой и прагматичной, давала простому узденству основание связывать именно с ней надежду на освобождение от притеснений знати и улучшение катастрофического материального положения. Многие из них надеялись на избавление от деспотического режима Шамиля, ужесточавшего карательные меры против общества перед лицом растущего сопротивления «снизу» и наступающего хаоса. Впрочем, довольно долго сохранялись и «царистские» иллюзии. Толпы ходатаев и жалобщиков шли к имаму «за правдой».10

Таким образом, к России потянулись и «верхи» и «низы», что давало ей огромное преимущество над Шамилем, обеспечивало пространство для маневра. Она с готовностью поощряла прорусские настроения и тех и других. Высокопоставленным ренегатам, в зависимости от их ранга, гарантировались неприкосновенность собственности, дополнительное денежное довольствие, социальные привилегии, защита от «черни» и Шамиля. «Низам» же обеспечивались безопасные условия для существования и хозяйственной деятельности, сохранность результатов труда, ограничение произвола местных властей. Приобретенный в ходе Кавказской войны опыт отучил русское командование по крайней мере от одной вредной догмы — считать чуть ли не аксиомой своей политики на Кавказе союз с «туземной» знатью против «туземной» черни. Оказалось, что такой подход хорош лишь в теории и совершенно неоправдан на практике. Основанный на господствовавшей в России классовой идеологии, он механически проецировался на кавказскую действительность, где бытовали иные социальные отношения, религия, культура, ментальность. «Ухаживание» за местной знатью далеко не всегда приносило успех, как и не всегда были обоснованны предубеждения против простонародья. Ориентация «верхов» не обязательно была прорусской, а «низов» — антирусской. Все зависело от ситуации. Научившись понимать конкретику этих ситуаций, русские стали рационально ими управлять, без оглядки на священные принципы классовой солидарности. Когда ей то было на руку, Россия поддерживала «низы» против «верхов», но в целом она стремилась консолидировать антишамилевский фронт, для чего требовалось ослабить социальные антагонизмы, перевести их из сферы «классового» противостояния в русло единой борьбы с Шамилем и его неисправимыми приспешниками. Решая эту нелегкую задачу, осложнявшуюся подъемом междоусобной и межплеменной розни, Россия встала между враждующими социальными слоями как бы в качестве третейского судьи, заигрывая и с теми, и с другими. Россия безусловно желала разрушить имамат и уничтожить мюридизм, но она вовсе не хотела, чтобы на смену этим ненавистным ей явлениям пришли не менее опасные хаос и анархия. Тут требовалась не только грубая военная, но и тонкая политическая работа: поощряя мощные силы антишамилевской оппозиции, необходимо было удержать острейшую социальную ситуацию под контролем, чтобы не получить вместо Кавказской войны войну «крестьянскую».

Уязвимость имамата перед лицом наступавшей России усугублялась тем, что Шамиль не смог решить проблему тесного политического объединения дагестанских «вольных» обществ и чеченских тайпов, ввиду отсутствия необходимого этнического единства. Формирование такого единства со всеми вытекающими социальными и духовными последствиями, в том числе в виде «национально-освободительной идеи», — естественный, длительный процесс, и искусственно «ужать» его до размеров жизни одного-двух поколений невозможно. Сплачивая горцев с помощью деспотической власти, религии, образа врага-гяура, материальных стимулов, Шамиль создавал не саму этническую целостность, а лишь перспективные условия для нее. Политически более или менее единое тело имамата всегда было этнически раздробленным и мозаичным.11

checheninfo.ru