Тайны Леонида Андреева

Елена Баранчикова. 

(эссе)

Мы побродили вместе с Леонидом Андреевым по орловским закоулкам, между покосившимися домишками, где когда-то жили его герои: коротали свой век Баргамот и Гараська, господин Треплов и его жена, «ведьма» Акулина, – и ощутили дух Достоевского, что-то диккенсовское и отчасти даже что-то чеховское, очень близкое нам.

Пушкарная слобода

…Едем по следам прообразов героев Леонида Андреева в Орел. Спускаемся по подвесному мосту через Орлик.

Пахнет ракитами.

Отчетливо видно, как внизу блеснула спина большой рыбы, которая тотчас, не успели мы и глазом моргнуть, ушла в глубину под мост. Оттуда ее уже не выманить...

Незаметно добрались до 2-й Пушкарной улицы, населенной в бытность Леонида Андреева сапожниками, пенькотрепальщиками, кустарями-портными. Было здесь когда-то два кабака. Часы своего досуга улица посвящала «гомерической драке, в которой принимали непосредственное участие жены, растрепанные, простоволосые, растаскивающие своих мужей, и маленькие ребятишки, с восторгом взиравшие на отвагу тятек».

Доходим до 3-й Посадской, идем мимо покосившегося жилища Алешки-дурака, прозванного «кадетским корпусом», где коротали свой век господин Треплов и его жена, «ведьма» Акулина. «Крыша дома, – отмечал писатель, – весьма отдаленно напоминала надетую набекрень фуражку, что, как известно, составляет отличие военного звания».

Тут выясняли отношения весенним пасхальным утром Баргамот и Гараська, герои одноименного рассказа, который открывает все собрания сочинений писателя. Чуть дальше уже виднеется и хибарка, которая когда-то с трудом вмещала грузное тело городового, именно сюда шел тот вместе с Гараськой, по-собачьи воющим оттого, что раздавил в руке припасенное пасхальное яичко. В строках андреевского рассказа чудится что-то диккенсовское, ощущается влияние Достоевского. Все это моментально, если немного пофантазировать, переносится на окружающую местность. К слову, критика отмечала воздействие на Андреева литературной манеры Чехова.

То тут, то там встают на пути современные особняки, словно закрывая дорогу, не давая ходу прошлому. Но о них забываешь как-то сразу. Наши взоры устремлены не к ним, а к тем самым покосившимся домишкам, которым, может, недолго-то и стоять уже осталось, но они так много знают и многое еще могут рассказать. Из соседней калитки навстречу нам выходит женщина в широком штапельном платье в мелкий цветочек. Она торопливо, как будто виновато, украдкой поправляет рукой сбившийся платок. Провожая нас долгим молчаливым взглядом, неспешно идет к колонке, что стоит на углу.

Чердаки и подвалы…

Дом Леонида Андреева сохранился почти в первозданном виде. Он довольно большой, в десять комнат, деревянный, украшен резьбой, с террасой, выходящей в большой сад. Место для него в 1874 году отец Леонида Андреева купил у солдатки Прасковьи Корлевской. Половина его отведена под музей, на другой половине живут люди, чьи родственники покупали эту часть дома у Андреевых.

Эти стены помнят многое. Здесь писатель в детстве исследовал чердаки и подвалы в поисках тайн. Читал Майн Рида и Жюля Верна, устроившись на крыше, мечтая о дальних морских путешествиях. Именно отсюда его страстное увлечение морской стихией в конце жизни. Андреев был подвижным, озорным и веселым ребенком. Мальчишки выбирали его всегда командиром за его необузданную веселость и фантазию, с ним никогда не было скучно. После похода в театр мальчик часто становился актером, разыгрывая перед сверстниками целые спектакли.

Первую книгу, которую он прочел в шесть лет, была «Любовница короля Наваррского». Он читал только толстые книги, достоинством не ниже рубля и представлял себя героем того романа, которого читал. Строил вигвамы, забирался на крышу, на чердак.

… В гимназии Андрееву больше всего нравились перемены и те (правда, редкие) случаи, когда его выгоняли. Фельетон «Весной» начинается так: «За все время, что я учился в гимназии, я не видел весны, потому что держал экзамены, и только одно лето я был счастлив. Это случилось в тот год, когда меня совсем не допустили к экзамену». Сейчас в здании бывшей гимназии размещается исторический факультет Орловского университета.

Отец писателя был землемером-таксатором, определял возможность постройки домов на той или иной местности, чертил планы, просчитывал сметы (ему доверили почетный заказ – план города Орла) и работал в городском общественном банке, что дало ему возможность самому построить дом и кормить семью из десяти человек. Всех детей крестили в церкви Михаила Архангела, что была неподалеку. Леонида Андреева крестил священник Андрей Казанский, в жизни которого был страшный случай – одна из его дочерей бросилась под поезд, покончив жизнь самоубийством. О причине этого поступка никто не знал, но об этом в городе много говорили. Это легло в основу рассказа «Молчание». Горький позже скажет: «Я знаю много штук, как вогнать в слезу читателя, но тут меня прошибло».

Позже Леонид Андреев скажет, что именно от матери, Анастасии Николаевны, – его безудержные фантазии. Своими талантами: умению рисовать, интересом к цветной фотографии, литературным даром – Леонид Андреев был обязан именно влиянию матери.

В этом доме были сделаны и его первые рисунки карандашом, впоследствии высоко оцененные В. Серовым. Здесь родились его братья и сестры, тут писатель пережил скоропостижную смерть отца. Отсюда в 1882 году Леонид пойдет в гимназию, которую, по его собственному высказыванию, он, как и Лесков, не любил. Отсюда Андреев уедет в 1891 году в Петербургский университет, чтобы поступить на юридический факультет. На этих улицах и слободах встречал писатель мальчиков Сашку и Сенисту («Ангелочек» и «Гостинец»), героев рассказов «Весной», «Весенние обещания», «Буяниха», «На реке», пьесы «Младость», романа «Сашка Жегулев», судьба которых чем-то отдаленно напоминает и судьбу самого писателя.

Все начиналось именно здесь: и извечные вопросы о Боге и Дьяволе внутри человека и в судьбе его, Хаосе и Гармонии, Жизни и Смерти, на которые Леонид Андреев пытался ответить в своем творчестве. Читать Андреева сложно, в тексте у него много мрачного и мистического. Мало кому верится, но в жизни это был очень остроумный и веселый человек, который все свои личные переживания старался скрыть от постороннего взора, хотя все это выливалось на бумагу. Письма – это, пожалуй, сборник юмористических рассказов. Не случайно, Иезуитов говорил, что в нем погиб или почти погиб Гоголь.

…Мы – в единственном в мире музее Леонида Андреева, которому более 20 лет. Он открылся 21 августа 1991 года в день его рождения, как раз в дни путча, когда все массовые мероприятия были запрещены. Многие, шутя, называли тогда музейщиков «путчистами», конечно же, при этом с политикой это никак не связывая. Подлинных андреевских предметов тут не так уж много. Когда семья уезжала в 1894 году из Орла, матушка продала дом и все, что в нем было, случайным людям. Но мебель – того времени, примерно такая была в доме Андреева. Икона Спас Нерукотворный принадлежала семье Алексеевских, она передавалась по мужской линии. Алексеевский был первым мужем Риммы – сестры Леонида Николаевича. Андреевский рояль был здесь когда-то. В семье Андреевых никто не играл, но музыка звучала, приходили друзья, играли родственники.

Главный подлинник – дом. С того самого времени в нем не было капитального ремонта. Он очень прочный, тогда строили на века, для правнуков. Кое-какие изменения в нем все же произошли. Андреевские печи стали газовыми при прежних хозяевах. Но многое сохранилось, даже изразцы кафеля. У людей, продавших свою часть под музей, гостиная была разделена на две комнаты. Пьеса писателя «Марс» начинается с ремарки, которая рисует ее: «четыре окна выходят на тихую не мощенную улицу». Рассказывают, что когда стали ломать стену, открылась арка, о которой никто и не подозревал. Дом, где родился писатель, находится на пересечении 1-й Пушкарной и Дальней Посадской или 3-й Посадской (Панчука) во флигеле, который не сохранился, в 1903 году он был снесен после пожара. Коричневый деревянный дом хозяйки, у которой снимали его родители флигель, сохранился до сих пор.

Первый сборник рассказов Леонида Андреева поставил его в один ряд с ведущими писателями своего времени. Сам он писал об этом периоде родственникам в Орел: «В какие-то четыре месяца я взобрался на вершину литературной славы». В то время о писателе ежедневно упоминали в том или ином журнале. Андреев шутил: «Количество, написанное обо мне значительно превышает количество написанного мной». Выходили открытки с изображением Андреева, он был хорош собой. Издавались открытки со сценами из спектакля, были даже коробки конфет с называниями его произведений, так он был популярен. Гонорары Андреева были самыми высокими в России, гораздо выше, чем у Горького. Они были таковы, что он мог себе позволить дорогостоящие увлечения. У него была вся экипировка морского волка, пять яхт, пять моторных лодок, он в совершенстве знал морское дело. Писатель занимался, в основном, цветной фотографией, но начинал с черно-белой. Как вспоминал Корней Чуковский, у него была целая фабрика. Тогда это было очень дорогостоящим увлечением. В музее хранится специальный аппарат, который принадлежал Андрееву, – стереоскоп, через который надо было смотреть фотографии, напоминающий нынешний 3D формат, рядом мы видим фотографии, сделанные им самим.

Его кабинет на Черной речке был размером с целый дом, огромный, помпезный, двухэтажный, с черепичной крышей, массой балконов. Он был построен на деньги, взятые авансом под даже еще не задуманные произведения. Друзья, шутя, называли его «виллой «Аванс». Мебель Андреев придумывал сам, делая ее по собственным эскизам. Любил все крупное, например, диваны через весь кабинет. Он сам для себя придумывал столы. Как-то даже нарисовал стол. Увидев эскиз, Чуковский решил, что это задумка нового многоэтажного дома.

Революция изменила судьбу писателя. Умирал он в холодной, чужой и чуждой ему стране, мечтая вернуться в Россию, устроиться в Орле, построить дом, вспоминая город до последних дней, тепло, «домашнюю Пушкарную», пахучую ракиту, разлив рек, шатание по Болховской…

В музее привлекают внимание два подлинных портрета, сделанных самим писателем. Анастасия Николаева попросила когда-то сына нарисовать себя с фотографии, где он был еще маленьким, когда переступил порог этого дома. Здесь же автопортрет, сделанный в год окончания университета. Когда-то Репин, увидев его, спросит: «Когда ж ты был таким красивым?» На что тот ответит: «Да никогда, это ж я сам себя рисовал». На самом деле, он осознавал, что красив, в дневнике писал: «Гордо несу свою красоту по Пушкарной улице».

...Попрощавшись с заведующей домом-музеем Татьяной Викторовной Полушиной, еще долго наблюдавшей за нами из приотворенного окна, мы вышли в тихий чистый дворик с колонкой. Пели птицы, чернела колея от колес только что заехавшей во двор машины. Рядом, будто прячась от постороннего взора, виднелся краснеющий кирпичный холм подвала. С соседской стороны дома, купленного в начале прошлого века, где живет уже шестое поколение, раздавался прерывистый громкий лай собаки. Сделав паузу, посидели на еще сырой от недавнего проливного хлесткого дождя лавочке у веранды с шахматными квадратиками окон, подождав, когда «шахматы» заполнятся воображаемыми фигурками, впечатления выстроятся в единую картину и улягутся по полочкам.

...Ото всего вокруг веяло какой-то, будто застывшей, безмолвной домашней стариной позапрошлого века, покоем ушедшего, далекого, таинственного и невозвратимого. Между нашей жизнью и той, которая была прожита здесь писателем, – разительный контраст, мы способны уловить лишь отблеск того, что было.

Подумалось, что все это не будет вечно таким. Темпы ускоряются, жизнь идет дальше. Через какое-то время все здесь неизбежно изменится, и надо спешить запечатлеть увиденное, записать свои нынешние ощущения, сделать снимок на долгую память… Я знаю, что со всем этим уже невозможно навсегда попрощаться, что всегда буду носить это в себе, заперев в своей душе на таинственный Андреевский ключик, и иногда буду его поворачивать. Ветер волнами шершавил вдоль дороги не кошеные травы, смешивая перед дождем сладкие запахи донника, душицы с горечью полыни, и нес этот терпкий настой по земле. Низкие тучи шли за нами по пятам. Они то вдруг догоняли, и тогда нас настигал дождь, то неслись, клубясь, далеко впереди, казалось, вконец запутавшись в кронах могучих лип. Но вскоре, будто сберегая нерастраченную силу, как-то опять отставали, в раздумье пропуская нас вперед, ожидая, когда мы дойдем до ближайшего перекрестка и завернем за него, чтобы снова внезапно настигнуть.

Источник:: журнал "Нана"

checheninfo.ru