ЧЕЧНЯ. Ян Чеснов. Суфизм и этнический менталитет чеченцев.

Что общего между фольклором, зафиксированным Дахкильговым, и реальной проповеднической деятельностью Кунта-хаджи в Ингушетии, которую он посещал в 1860-е годы? Общее не только в обстоятельст­ве социального происхождения: Абу Муслим был рабом, а Кунта-хаджи в молодости бедным пастухом . Есть определенные структурные сов­падения фольклора об Абу Муслиме с деятельностью Кунта-хаджи. Например,смерть Абу Муслима соотносима с проповедями Кунта-хаджи на кладбищах. Но главное сходство состоит в параллели между мифо­логическим долголетием Абу Муслима и верой в бессмертие Кун­та-хаджи. Судьба обоих, одна — фольклорно-мифологическая, другая — реально-историческая, сомкнулись на кладбище. то есть на месте родового культа и культа святой земли. Земля, женщина и ребенок — это три опорные точки вайнахской этики жизни, которая определила всю специфику восприятия фольклорных сюжетов и искренность му­сульманского вероисповедания.

Обращение Кунта-хаджи к народу с советом спрятать религию в сердце в связи с приходом неверных было созвучно не только наст­роениям, вызванным конкретной ситуацией. Оно соответствовало древнему нахскому представлению об укрывании света внутри како­го-то хранилища — так еще хурритское божество как свет выходило изнутри горы. До сих пор многие чеченцы и ингуши убеждены, что конец жизни сопровождается выходом света из тела умерающего. Сама жизнь в виде светового начала уходит в «полость земли» (лятт ке­ра).

Со светоносной философией жизни у нахов соотнесена этика по­ведения. Она требует, чтобы человек вел себя максимально скромно, чтобы в оболочке сдержанности он хранил свои лучшие душевные ка­чества и побуждения. Поэтому терпение (собор) считается отправной точкой развития всех благородных сторон характера человека. Без терпения и выдержки все благонравное поведение будет неискренним, показным. Все это говорит о том, что истоки учения Кунта-хаджи глубоко народны.

Вместе с такими этническими ценностями, которые учел Кун­та-хаджи, в его совете терпения была еще сторона, связанная с утонченными исламскими учениями. Представление, бытующее у чечен­цев о такаларах (оно было отмечено Саидом Хасиевым), заставляет нас внимательно изучить и это направление, сказавшееся на взгля­дах Кунта-хаджи. О такаларах в народе говорят, что это люди осо­бенно высоких знаний и нравственности, но как бы скрывающие это. Время не настало еще для их активной деятельности. Но их час нас­танет.

Несомненно, что здесь мы сталкиваемся с принципом ат-такийа (осмотрительности). Он был выдвинут в арабском мире в условиях, когда ислам еще только утверждался в ряде стран и допускал внеш­ний отказ от религиозного поведения в пользу сохранения ислама в сердце. В целое учение ат-такийа было развито в шиитском исламе после У111 века н.э. Трудно сказать, когда вайнахи познакомились с принципом ат-такийа. На том основании, что он известен тем на­родам Кавказа, которые, как абхазы, максимально удалены от шиитс­ких центров, можно сделать заключение, что этот принцип проник к вайнахам очень рано, возможно, еще в первом тысячелетии н.э.

Место Кунта-хаджи и религиозных братств в современной жизни вайнахов

Отношение к личности Кунта-хаджи, которое мы встречаем среди его почитателей в Чечне и Ингушетии, благоговейное. Считается, что Кунта-хаджи входит в число 360 святых, благодаря которым су­ществует мир. Иногда образ Кунта-хаджи бывает поставлен выше всех других суфийских иерархов. Может быть, со сторогой теологической точки зрения легенды, подобные легенде о встрече Джилани с Кун­та-хаджи на небе, неправомочны, но они рисуют стремление народа иметь перед Богом своего представителя и защитника. Здесь Кун­та-хаджи выступает как бы олицетворением всего вайнахского наро­да.

Получить какую-то защиту от Кунта-хаджи, считают современные его почитатели, можно только верой в него. Один пожилой водитель грузовика мне рассказал, что в его иногда опасной работе два раза Кунта-хаджи пришел на помощь. Один раз он, утомленный дорогой, уснул за рулем. Вдруг во сне водитель видит, что наперерез мча­щейся машине едет на бричке старичок с белой бородой — Кунта-хад­жи. Тотчас водитель включил тормоза и обнаружил, что машина оста­новилась на краю обрыва. В другой раз при починке мотора вспыхнул бензин и этот огонь потушил дунувший на него Кунта-хаджи. Там, где проповедовал Кунта-хаджи, бережно хранят память о нем. Есть семьи, в которых берегут зерна из четок Кунта-хаджи. Это святыни («мели»).
Кто пожил некоторое время в Чечне, Ингушетии и заинтересовал­ся исламом, рано или поздно узнает, что люди по-разному отправля­ют положенные им обряды. Это проистекает от того, что они принад­лежат к разным братствам (вошалла). Эти братства именуются еще вирдами или тобами (вирдаш и тобаш арабские слова в широком смыс­ле равные вайнахскому вошалла). Внешняя обрядовая жизнь братств накшбандийцев и кадирийа различается. В коллективном молении-зик­ре у висхаджинцев и чинмирзойцев (эти братства распространены в Чечне) участвуют женщины, в остальных не участвуют. В кадирийских вирдах три дня идут поминки. У накшбандийцев нет поминальной трапезы. На молитве последних в помещении не включают свет, моля­щиеся не открывают глаз, четки держат под одеждой. У кадирийцев принят громкий зикр-моление в форме кругового танцевального дви­жения с хлопками руками и пением формулы «ля-илаха-ил-аллах». Зикр для посторонних людей загадочен и вызывает настороженное от­ношение. Но стоит поговорить с одним из участников зикра и всякое опасение рассеивается: это форма искреннего моления Богу.

Но проследим далее различия кадирийцев и накшбандийцев, ко­торые имеются даже в самом обряде захоронения. Могила там и тут расположена с востока на запад. По мусульманскому обычаю внизу для тела устраивают подбой (нишу) для тела, которое всегда лежит головой на запад и лицом на юго-запад в сторону Мекки. Но подбои устраиваются по-разному. У накшбандийцев он сделан на южной сто­роне, т.е. перед лицом умершего находится стена могилы. У кади­рийцев подбой с северной стороны и перед лицом умершего могила, а за спиной стена. В обоих случаях подбой закрывают досками. Проща­ющиеся стоят по длинной стене могилы с севера. Полный трагизма погребальный обряд, наиболее значимый в жизни вайнахов.

Руководит общиной зикристов глава, называемый устазом. Он считается ответчиком за людей перед Всевышним во время их земной и загробной жизни. И так до наступления судного дня. В своей жиз­ни устаз подает пример членам общины. У общины есть организа­тор-староста (туркх). Зикристский обряд, как говорилось выше, это психосоматическое (с участием нашего тела) форма молитвы. И уж никак не агрессивный танец, как это пытаются часто подать некото­рые программы телевидения Москвы.

Организационные заповеди самого Кунта-хаджи были скорее нравственными. Вся община крепко спаяна взаимопомощью и считается братством. Отсюда у чеченцев и ингушей красивый ритуал взаимного приветствия между мужчинами — они слегка косаются друг друга грудью.Члены братства должны иметь неразрывную связь с устазом, подавлять в себе всякую зависть к людям, относиться к ним уважи­тельно вплоть до того, что в любом из них видеть своего устаза. У зикристов есть система наказаний, но она направлена на усиление нравственной ответственности совершившего проступок: от него пот­ребуют совершить какое-либо общественное благодеяние, тысячу раз произнести «ля-илаха-ил-аллах».

В среде чеченских и ингушских мусульман существует неодноз­начное отношение к «громкому зикру» — хоровому-молению с пениеми ля-иллаха-ил-аллах, во время которого участвующие вступают в экс­татическое состояние. Оно называется шоук. Такое состояние прием­лемо в кадирийских толках и отрицается в накшбандийских. Беседы с людьми, испытывающими шоук, показывает, что в этом состоянии как бы угасает отдельная человеческая личность с ее психическими особенностями, с физическими немощами, с кругом ее житейских проблем. Человек в шоуке испытывает необыкновенный прилив энер­гии. Для некоторых людей, слабых здоровьем, их иногда многочасо­вое участие в энергичном танце-молении, служит предметом собс­твенного удивления и дает основание вере в божественное происхож­дение их силы.

Круг людей в танце-молении с прославлением Бога попеременно движется то в одну, то в другую сторону. Время от времени участ­ники зикра останавливаются и бьют в ладоши или притопывают ногой. Это очень ритмичное и активное действие. Внутри круга никто не должен находиться. Руководитель обряда (обычно туркх) находится с внешней стороны круга, в руках его посох, соответствующий вирду. От него требуется огромное напряжение сил, чтобы организовывать движение, находясь вне круга. Почему же так почитается пустующее место в середине круга? Со всей определенностью можно сказать, что это место принадлежит божественной силе. Вызывать у себя шоук искусственно считается большим грехом. В некоторых колдовских об­рядах, говорят, вызывают это состояние снадобьями, но делают не­добрые люди и с недобрыми целями. Есть сведения, что состояние транса было известно древним вайнахским жрецам. Так, один русский автор середины прошлого века отмечал, что жрец на ингушском празднике в честь Тамаж-ерды поднимался на гору и там, находясь в иступлении, говорил от имени Бога. Возможно, состояние транса ис­пользовалось вайнахами в древности в вооруженной борьбе, требую­щей максимального напряжения сил человека. Саид Хасиев слышал у чеченцев одну легенду, в которой мать советовала своему сыну в бою входить в состояние транса — тогда его не возьмет никакое оружие. В современном зикре, который является молением, никакой мысли об оружии не должно быть. Даже запрещено в зикре участво­вать с оружием. Зикр должен оставаться психофизиологической мо­литвой с участием тела человека. Недаром состояние вхождения в экстаз иногда называется халчи отт («ввести в себя нагрузку»).

У разных кадирийских вирдов вайнахов приняты разные формы зикра. Так в Чечне очень распространен зикр, введенный в практику учеником Кунта-хаджи по имени Бамат-Гиреем Митаевым (Бамат Ги­ра-хаджи, по прозвищу Овда). Центр этого суфийского братства рас­положен в селе Автуры. Бамат-Гирей проходил послушение под непос­редственным руководством своего учителя. Семь лет в уединении он изучал коран. Кунта-хаджи обратил внимание на искреннее и глубо­кое экстатическое вдохновение Бамат-Гирея во время молений — зик­ров. Бамат-Гирей углубил психофизиологическую сторону зикра, отк­рыв новый способ дыхания, быстрее ведущий к экстазу. Кунта-хаджи увидел в Бамат-Гирее своего восприемника, передав ему духовную связь (силсила) и завет проповедовать свое учение. Бамат-Гирей ввел в зикр участие двух запевал. Теперь зикр стал начинаться с медленного напева и медленного движения, с переходом в более быструю часть, с ударами в ладоши, и с завершающей стадией без напева, но с хлопками и подпрыгиванием. Зикр завершается длинной молитвой к Богу. Судьба самого Бамат-Гирея повторила судьбу Кун­та-хаджи. В 1911 году он был сослан в Калугу за то, что в его братстве принимал участие знаменитый на весь Кавказ борец с царс­кой властью Зелимхан Харачоевский. Там он и умер.

Описанная форма зикра применяется не во всех братствах. У висхаджинцев используется скрипка, у чинмирзойцев ритуальный ба­рабан жирга. Последний является священным предметом, способным возносить души молящихся людей к богу.

Проводятся моления зикры регулярно по пятницам и при похоро­нах в течение трех дней. Накшбандийцы не устраивают громких зик­ров, утверждая, что не выставляют своих религиозных чувств напо­каз. Моления они проводят в закрытых помещениях и делают это, держа четки под одеждой. Очевидно, от этого они получили название «закрытое общество» (къыйла вирд). О руководителе накшбандийцев рассказывают, что он еще в 1905 году предсказал высылку чеченцев и тогда царская власть уже разрабатывала проект о высылке, осу­ществленной впоследствии Сталиным. Кстати, существует легенда, что Дени Арсанов встречался со Сталиным.

Накшбандийский тарикат, которого придерживался и Шамиль, всегда опирался на наиболее зажиточные слои населения. Эта тради­ция чувствуется сегодня. Арсановцы представляют в Ингушетии ак­тивную экономическую силу, сильную своей сплоченностью.

В недавние и недобрые годы к исламу вообще и к братствам че­ченцев и ингушей проводилось со стороны государства враждебная политика. Чего стоит один тот факт, что в 1920-е годы почти все арабисты были репрессированы, а многие расстреляны. Религиозное братство, объединяющее людей в тесно сплоченный коллектив, насто­раживало власти будь то царские, будь то советские. Но чем опас­ны, например, кунтахаджинцы, которые не пьют и не курят, не вору­ют, носят палку, а не оружие, и опоясываются куском белого полот­на? Важна сама суть братства: его основу составляет акт духовного самоограничения и покаяния мурида перед своим устазом (тоба, от­сюда обозначение вирда этим же словом). Члены братства в эпоху Кунта-хаджи именовались тобаш лец нах («прошедше тоба», т.е. на­божные люди).

Личное общение с членами братства показывают, что это наибо­лее социализированные люди, с пробудившимся сознанием. Характер­но, что взрослый человек сам решает, к какому вирду ему принадле­жать и здесь решающую роль обычно играет искренность веры нравс­твенного лидера вирда. Отец и сын могут принадлежать к разным вирдам. Сознательно выбранная религиозная ориентация, как прави­ло, является залогом гражданской позиции.

В литературе иногда оценивают распространение вероучения Кунта-хаджи Кишиева как результат поражения горцев в Кавказской войне прошлого века и вызванных этим пессимистических настроений. Но в годы, последовавшие за событиями 1991-го года, когда общест­венно-политическая жизнь в Чечне оказалась на явном подъеме, про­изошло оживление именно кадирийского движения и воздействия идей Кунта-хаджи. Поэтому нужно не просто признать очевидный факт ов­ладения этими идеями тысяч людей, но и понять причину их дейс­твенности, их социальной энергетики.

Кому-то идеи Кунта-хаджи могут показаться утопичными, но они движут помыслами и поступками людей, стремящихся обрести свое че­ловеческое достоинство и защитить жизнь и достоинство своих се­мей. Наконец, идеи Кунта-хаджи имют самое прямое отношение к про­цессам национального возрождения в Чечне и в Ингушетии. В чем же тогда кроется причина столь значимого явления, как оживление кун­тахаджинского муридизма? Ответ состоит в том, что учение Кун­та-хаджи Кишиева — это учение о праведности, о нравственных обя­занностях и о долге. Оно глубоко национально. Вместе с тем оно полно общечеловеческого смысла. Оно возникло среди пепла сожжен­ных по приказу царских генералов селений и полей, в неимоверных человеческих страданиях. На наших глазах, под порой безразличными объективами телекамер население Чечни прошло не меньшие ипытания. То, что оно вынесло из огня, связано с именем чеченца Кунта-хаджи Кишиева.

О трагическом чувстве жизни. Пословицы у всех народов всегда интересны. Иногда забавны, иногда поучительны. Но, пожалуй, нет нигде такой щемяще тоскливой и мудрой, как чеченская: «Не тебя первого жизнь обольстила». О чем она? Об опыте всей человеческой жизни. Но создать ее смог только народ, от природы наделенный способностью радоваться жизни и осознавать ее трагизм, способный столетиями идти по тяжкой сте­зе познания и вдруг в прекрасных по точности и краткости словах выразить в итоге слово. А это слово блестнет драгоценным камнем среди песчаных и грязевых наносов, которые река столетиями откла­дывает в одном месте. Откуда она прикатила этот бриллиант?

Нет, не один вовсе камешек принесли нам неугомонные воды жиз­ни чеченского народа, которые то бурными водопадами спадали с Кавказских скал, то широкими реками разливались по северокавказс­кой равнине. Предки чеченцев и ингушей хорошо были знакомы и с Черным, и с Каспийским морем, и с более дальними. Не об этничес­кой территории сейчас речь, а об огромном историко-культурном пространстве, которое было духовно освоено предками вайнахов. Са­мая большая ценность, принесенная из прошлого — единобожие. Язычникам трагическое ощущение жизни вовсе не свойственно.

Не какие-нибудь тупые люди чеченцы, не ведающие страха. Отча­янный смельчак Зелимхан Харачоевский и то не стыдился сказать, что испытал страх, когда ночью наступил на зайца, а тот жутко закричал. И Бейбулат Таймиев признавался, что всегда боится как бы не поступить неправильно. Такой страх происходит от совести. А она — это голос внутри нас кого-то другого: беззащитного ребенка, женщины, старика, наконец, самого Всевышнего. Отсюда в чеченском менталитете сожаление, что человек не в силах выполнить все заве­щенное ему актом его рождения. «Эх, Вселенная, не наша» (Дунея вайн дац! Хара дунея вайн деци!) — это выражение правильнее пере­вести по русски «Эх, жизнь!», где выражен оттенок сожаления. В чеченском понимании еще острее чувствуется временность пребывания человека на земле, подчеркивается мысль, что люди только гости здесь. И еще в приведенном выражении сокрыт нравственный мотив: «Коли мы здесь временно, так будем порядочными людьми, давайте жить мирно, дружно!». Не случайно поэтому в чеченских нравствен­ных понятиях так выражено требование принять на себя вину. Это проверка на благородство, на духовный аристократизм.

Свобода, неистребимое чувство свободы — вот фундамент чеченс­кого этнического менталитета, заложенного верой в единого Бога. Самим рождением человек обретает право на жизнь и свободу. И даже еще неродившийся, о чем говорит одна пословица: «Лучше убить хад­жу из Чяба (Мекки), чем ребенка в чреве матери». А мать — это ис­ток и гарант свабоды. Недаром в одной героической песне (илли) о Бейбулате Таймиеве именно его мать посылает его в бой. Это траги­ческое восприятие материнства стало истоком также учения Кун­та-хаджи. И в прошедшей войне были моменты, когда матери, готовые к самому худшему (готовые «принять харам на свою грудь»), отправ­ляли сыновей туда, где им грозила гибель.

Этническая память очень прочная вещь. Люди, пережившие 13-летнюю высылку, рассказывали мне, что там некоторые девушки не хотели выходить замуж, чтобы в неволе рожать детей. В Кавказской войне прошлого века Чечня, по оценкам некоторых специалистов, потеряла чуть ли не девять десятых своего населе­ния. Кунта-хаджи должен был проявить такой нравственный автори­тет, чтобы переломить отчаяние, вернуть людей к жизни и тем самым сохранить этнос.

А что сейчас? Весной 1996г. я ехал в очередную этнографичес­кую поездку в Чечню. Незадолго до этого умер мой учитель по части чеченских обычаев — незабвенный Ибрагим Саидов. Умер не от «бо­лезни, которую не называют», и с которой жил и работал многие го­ды, а от того, что увидел сожженный Грозный, вернувшись в него из села, где спасался от войны. Наши беседы с ним остались в моей памяти как завещание неустанно собирать драгоценные крупицы тра­диционной культуры чеченцев. Вот и ехал я на свою работу из Наз­рани в трясущемся старом автобусе. Не знал я, что в ту поездку мне придется видеть горящие (во второй раз, после разгрома 1995г.) Самашки, стоя в толпе беженцев из этого села и видеть страшную человеческую трагедию, видеть глаза матери, у которой в селе остались дети.

На границе с Чечней разговорился с офицером российского блок поста. «Как вы думаете, долго ли чеченцы будуть воевать?» — спро­сил я. «Да хоть лет двести», — ответил он. Правота его слов проя­вилась в одном таком факте. В Ингушетии старики в знак сочувствия бедам чеченцев приняли решение не делать очень торжественных сва­деб — ведь у братского народа горе. А въехав в Чечню я не раз увидел чему-то радующихся людей, услышал музыку. Хотя горе было повсюду. Это все — черта чеченског

Чеснов Я.В.

Вернуться в начало

checheninfo.ru

Добавить комментарий

Спутник Земли

Отправить комментарий