Люди уже знают: такое же, как в Нашха, гнетущее безмолвие висит над территориями соседних обществ. В Пешха войсками НКВД расстреляны свыше сорока человек и сожжены все дома. В Малхисте убитые остаются лежать в каждом доме. Их больше 200, но сил, чтобы предать тела земле, нет. Да и карательные отряды время от времени заходят в пустующие селения, как бы желая в очередной раз убедиться, что живых людей они здесь не оставили.
Есть отчаявшиеся, готовые сдаться властям, лишь бы они позволили воссоединиться со своими семьями. Побыть бы в кругу семьи – и смерть не страшна. Таких людей в горах удерживают лишь эпизоды расправ НКВД с людьми, свидетелями которых они были. Семья Ахмада Мударова жила в Т1ийста, в селении недалеко от Хайбаха. Так случилось, что за несколько дней до выселения заболели все восемь человек из этой семьи. Отряды, сгонявшие жителей соседних поселений в конюшню в Хайбахе, до дома Мударовых не добрались. Потом только пришла небольшая группа солдат и офицеров. Они вывели из дома и прямо во дворе расстреляли сыновей Ахмеда – Шаъмана, Ахъяда, Увайса, брата Умара, сестру Зарият, мать Ракку, племянницу Ашхо. Несколько пуль всадили в самого Ахмеда, а потом, проткнув штыком, сбросили с обрыва. Но, видно, Аллаху было угодно, чтобы он остался жив. Очнувшись, Ахмед вскарабкался наверх, к своему дому. Когда он подполз, Шаъман был еще жив, и отец услышал, как он сказал: «Апи, мне больно». Закрыв глаза сыну, Ахмед прочел над ним Ясин. Ползком вынес из дома одеяла и накрыл ими всех убитых. Соорудил рядом пугало, чтобы отпугнуть зверя. Настал его черед умирать, но он не хотел умирать в своем доме. Там было накурено, пахло спиртным: палачи его семьи в его же доме устроили пир. Богослов, Ахмед решил, что смерть лучше встретить в могиле. Он заполз в яму недалеко от дома и здоровой рукой (другая была перебита пулей, свалилась вниз перебитая выстрелом челюсть) начал засыпать себя землей, пока не потерял сознание. Много лет спустя Ахмед вспоминал, что, теряя сознание, подумал о детях. Подумал как о живых.
Ахмед пролежал без сознания трое суток. Придя в себя, вспомнил, что вся его семья убита, что он не предал земле их тела. Он пополз вверх, и ниже себя заметил человека. По папахе определил, что он чеченец. Им оказался его дядя Али. Похоронив расстрелянных, он, как оказалось, искал Ахмеда. Этот день оставил в памяти Мударова еще одно воспоминание – о том, как военные по лежащей много ниже его дома ложбине угоняли на равнину скот. Наступил день, когда все выжившие поднялись на вершину Кока-корт. Они собрались вместе, чтобы решить один вопрос: или погибнуть здесь поодиночке, или попытаться выбраться отсюда, сохранив жизни? К кому обратиться? Бдительные органы власти знают, что ни спецгруппы НКВД, ни войска не сумели перебить всех в горах. Не так они храбры, чтобы лазить по дебрям. И нет, к счастью, доносчиков. Да и не могут быть: карательные отряды стреляют даже по теням деревьев, принимая их за людей.
Август 1945 года. Кока-корт слышит, как читается дуа – просьба-молитва о ниспослании помощи, как 93 человека в один голос произносят: «Амин». Вера, что смогут покинуть ставший смертельно опасным для них край, крепнет день ото дня. Наяву, во снах своих они обращаются к Всевышнему, его посланнику, к своим устазам, говоря, что им легче принять смерть, чем ощущать себя изгоями на родной земле. Они говорят о своей сокровенной мечте – воссоединиться с родным народом. Да, каждый из них имеет и физические, и нравственные силы, чтобы продолжить здесь жизнь, которой они живут уже полтора года, но быть там, где и весь их народ, – это все-таки обретение покоя в душе, в мыслях. Люди оставляют Кока-корт. Среди спускающихся с горы нашхоевцев много тех, кто предавал земле останки сожженных в Хайбахе, видел учиненные военными расстрелы в горах. Память о том, чему они стали невольными свидетелями, всю оставшуюся жизнь не оставит Хамида Имаилова, Зияудина Оздамирова, Саламбека Закриева, Рукмана Эльгакаева, Ахмеда Гамаргаева, Джандара Гаева, Ясу Гаева, Шепу Новрузова, Сайд-Хасана Ампукаева, Салмана Джалаева, Мудди и Сайд-Ахмеда Гадаевых, Муту Исакова, Мусу Хабилаева, Эльберта Хамустова, Хамида Зулаева, Абу Шовхалова, Мухита Галаева, Магомеда Галаева, Заму Абдурзакова, Магомеда Ибрагимова, Даяна Осупова, Магомеда Юсупова, Эльберта Асуева, Салаудина Газимагомадова, Якуба Хаджиева, многих других. Кроме них, как они на Кока-корт – ни до, ни после, – никто из горцев-мусульман не просил Всевышнего в своих дуа о ниспослании смерти или возможности воссоединиться со своим народом.
Ровно через неделю в горах появились шейхи Абдул-Хамид Яндаров, Баудин Арсанов, Аббас – сын Соипа-муллы. Власть, отчаявшись из-за тщетности своих усилий по истреблению остающихся в горах чеченцев, призвала себе на помощь религиозных деятелей. Большевики были уверены, что высокий авторитет, который имели шейхи в чеченском обществе, поможет им решить проблему. Чечено-Ингушетию поделили на три зоны с назначением ответственного. Так, район между Гехами и Аргуном достался Абдул-Хамиду Яндарову, от Аргуна до Ножай-Юрта – Аббасу, от Гехов до Ингушетии – Бауддину Арсанову. Они от имени власти должны были согласным покинуть горы гарантировать жизнь, возможности для воссоединения со своими семьями в Киргизии и Казахстане. Эти обязательства были в основном выполнены, за одним исключением.
Ахмед Мударов стал единственным чеченцем, который ни одного дня не пробыл в «звании» спецпереселенца. Через шесть месяцев после обращения к властям его обвинили в пособничестве бандитам и осудили на восемь лет лишения свободы. Отбывал он это наказание в лагерях Монголии и Иркутской области. Известно то, как мучили, издевались над ним, еще подследственным, требуя подписать некие протоколы с признанием своей вины в самых тяжких преступлениях. Но Ахмед был из тех людей, которые никогда не брали оружия в руки. Вся его жизнь до 1944 года прошла в труде в колхозе, в родном селении и изучении Корана. Именно за это, получается, расстреляли его семью, его самого, а потом чудом оставшегося в живых – приговорили к тюремному заключению.
Еще через три года власти начнут формировать новую группу из числа чеченцев для отправки в Грозненскую область. В эту группу отбирают авторитетных людей, занимавших в ЧИАССР высокие посты в органах власти и управления. К этому времени обессиленные, обескровленные, но не сломленные выселением чеченцы уже успели как-то освоиться на местах ссылки. Взрослые трудились, дети начали ходить в школы. Кроме того, на спецпереселенцев перестали коситься местные жители, которые увидели, как возвращаются с фронтов чеченцы и ингуши с орденами и медалями на груди, как они сноровисто, добросовестно работают, относятся друг к другу и к окружающим их людям. В одну из групп, которую в 1948 году командировали на Кавказ, включат и Абухаджи Батукаева, как бывшего председателя Нашхоевского сельского Совета.
Года за два до этого Абухаджи вместе с его дядей Ибрагимом Бабаевым был вызван в Ташкент, где с ними беседовал некий офицер. Он интересовался судьбами их семей. Абухаджи рассказал, что и его семья, и семья его дяди сожжены в Хайбахе. Офицер расплакался. Обнимая Ибрагима, сожалел о случившемся, говорил, что не может поверить в столь бесчеловечную расправу над беззащитными женщинами и детьми. На прощание подарил Ибрагиму Коран в красивом переплете, сказав, что это подарок с их Родины, Кавказа. И раньше, и позже Абухаджи не раз сталкивался с тем, что русские, представители других национальностей искренне сочувствовали ему. Было немного людей, которым он мог рассказать правду о судьбе многих семей из Нашхи. Представителям «органов», допрашивавшим его, как в Ташкенте, говорил о ней короткими фразами, взвешивая каждое слово. Его спрашивали о тех, кто все еще остается в горах Кавказа, и он отвечал, что это те, кто потеряли веру в справедливость, до кого не смогли докричаться ни власти, ни шейхи-соплеменники. И в неких властных кабинетах решили, что Батукаев – один тех, кого надо доставить из шахтерского города Ленгер в Казахстане в Грозный с тем, чтобы он помог побудить остающихся в горах Нашхи, Шатоя, Пешхи, Аьккхи, Терлы, Ведено чеченцев доверить свои жизни власти.
В группе, кроме него, – бывшие работники сельских советов, НКВД, судов, прокуратуры упраздненной ЧИАССР. Абухаджи труднее, чем всем им вместе взятым, вновь очутиться в краю, где протекла вся его жизнь, убита семья. Но чем ближе были родные горы, тем больше верилось, что случится чудо и хоть кого-то из своей семьи он найдет живым. Группу сопровождают действующие работники Госбезопасности. Обратившись к помощи самих чеченцев, власть, тем не менее, не доверяет им. Всю дорогу Абухаджи чувствует за собой особый пригляд.
Поднимаясь в горы, к Нашхе, он ударит коня плетью и вырвется вперед. Оглянувшись, увидит устремленные на него встревоженные взгляды. Нет сомнения: чуть что – его уничтожат. Он произносит: «Тренирую коня. Давно не ездил верхом». А в мыслях: «За что вы нас так наказали? И почему я здесь? Что ждет нас впереди?..»
Там, в родном Хайбахе, уже не было тех, к кому он обычно возвращался. Тех, кто его всегда дожидался. Сейчас его дом – в казахском шахтерском городке Ленгере, а в Нашха – лишь руины родовой башни Басхо-г1ала. Там даже в уцелевших башнях – лишь стаи диких голубей. Его дом пуст. Там двери не открываются. Они всегда теперь открыты. Там двери не закрываются. Их некому закрывать. Призраками – без всякой связи с миром и даже с самим собой – бродят по горам лишь те, кого не настигла смерть от пули солдата в форме НКВД.
В Нашха Абухаджи справится с волнением. Он наберет воздуха в легкие, крикнет: «Во, нах! Ца ваьлла веана хьаша т1еэца нах буй кхузахь?» («Люди! Есть здесь те, кто готовы принять гостя поневоле?!»).
Молчание… Безмолвие… Лишь далекий шум горного потока. Абухаджи вспомнит, как по руслу реки Гехинка привез в Нашха свою мать Хьаби. Ни он, ни она не могли знать того, что произойдет в Хайбахе. И он продолжает чувствовать тепло, которое он помнил с детства, которое ощутил и тогда, когда по дороге в горы, сидя сзади него на лошади, Хьаби прижималась к нему, чтобы не упасть. …Хайбах. Встревоженные всадниками, с Гелаган б1ов мигом слетают десятки диких голубей. Вокруг – некошеные три года травы, бурьян в человеческий рост. Группа останавливается. Военные боятся абреков, которые могут быть в селении. Абухаджи подходит к башне один. А полковник, руководитель группы, ждет, когда ноги отведут горца к конюшне, где сожгли его семью.
Абухаджи хватило одного взгляда, чтобы понять: из конюшни никто не выбрался живым. В мгновенье ока рухнула не желавшая до этого угаснуть в глубине души искорка надежды, а вдруг кто-то.
Память воспроизводит образы тех, кого он любил, кого лишился здесь в один день: Мать Хьаби, жена Пойла, молодая, статная Дети.
Горше самой горькой была мысль о своем дядя Ибрагиме Бабаеве. Абухаджи надеялся отвезти ему весть о том, что в пламени Хайбаха кто-то уцелел хотя бы из его, дядиной, семьи. Военные не торопят Абухаджи. Молча ждут. Он знает, что нет в этой группе человека, который не выполнит приказа, каким бы бесчеловечным он ни был. Но нет в нем ни страха, ни злобы, ни ненависти. Мысль просто констатирует факт: «Вот такие, как вы, и бесчинствовали здесь. Разве вы возмутитесь, откажетесь, получив приказ расстрелять или сжечь человека?» Молчат. Им нечего сказать... Ни ему, Абухаджи Батукаеву, ни тысячам других чеченцев, бесправных, оторванных от родины, заброшенных в холодные и голодные степи. Абухаджи поворачивает коня прочь от конюшни.
Группа располагается лагерем на ночлег. Солдаты греются у костров на берегу Гехинки. Офицеры набиваются в полуразрушенный дом. Когда двери открываются, слышатся их пьяные голоса. Абухаджи – в стороне ото всех – перебирает «страницы» памяти.
…В Гехи-чу на сходе объявлено о выселении чеченцев и ингушей. Отец Абухаджи, семидесятилетний Битакъ – крепкий, несмотря на возраст, ни один зуб даже не пошатнулся во рту, – распахивает ворота, выставляет 11 мешков кукурузной муки, головки овечьего и козьего сыра, пласты вяленого мяса – все те продукты, что были заготовлены на зиму. И люди разбирают, кто и сколько хочет.
Состав, которым семью Битакъа вместе с другими чеченцами везут в ссылку, плутает по железнодорожным путям, станциям, разъездам 16 суток. Когда эти пути-дороги пересекаются с другими такими же составами, они кричат: «Во, нах! Нашхара нах буй шуьца?» («Люди! Есть с вами кто из Нашха?»). В ответ – одно и то же: «Бац, бац, бац.» («Нет.).
Первая большая остановка в Семипалатинске. В жуткий ветер, морозы их отвозят в село Черноярка. Из оставшейся муки пекут первый чурек на казахской печи. Абухаджи и Ибрагим дарят коменданту дорогие карманные часы и получают разрешение на выезд из Черноярки, на поиски своих семей. Перед отъездом Ибрагим спрашивает Абухаджи: «Как думаешь, стоит мне обняться с братом? Не посчитает он такой поступок проявлением слабости с моей стороны?» Услышав эти слова, Битакъ прижал к себе брата: «Ты что, думал, я тебя отпущу, не обнявшись.»
Больше друг друга они не видели.
Марем полгода, изо дня в день всматривалась в дорогу, ведущую в Черноярку: не возвращаются ли Абухаджи и Ибрагим с детьми, Хьаби, Пойлой, Истмал-йо1 (так Ибрагим называл свою жену, мать их семерых детей).
Ожидания напрасны. Все 19 человек – семьи Абухаджи и Ибрагима – погребены под пеплом Хайбаха. Но они, два отца, два мужа, узнают об этом только через полгода поисков. Когда узнают, жизнь остановится для них. Призывая Аллаха, долго будут рыдать женщины. Сляжет крепкий на вид Битакъ, подзовет к себе Марем: «Если не останется никого из нас по мужской линии, поселись в Гехи-чу на принадлежащей нашей семье земле, не оставь ее пустой.»
К этому времени сын Битакъа – Ати утонул в местном озере. Другой сын – Тапа неожиданно умер. Вернувшись из трехмесячного заключения после оправдания, Тапа неожиданно умер. Ничего не было известно о третьем сыне – Саламбеке. Куда его с семьей при выселении вывезли – никто не мог сказать. Позже, когда Саламбек найдется, он уже будет иметь славу, как о человеке, который спас многих чеченцев от голода. Ни единой весточки не было от уехавших искать свои семьи Ибрагима и Абухаджи. Об открывшейся им в результате тайне – правде о судьбах своих и чужих семей, сожженных в Хайбахе, они сообщат позже, письмом.
От большой семьи Батукаевых рядом с Марем осталась только тетя Баху, но и она не выдержала до конца всех испытаний, выпавших на их долю. Марем трое суток сидела над ее бездыханным телом. Такой была ее, Марем, доля – похоронить близких, родных, которые были рядом с ней.
Судьба была безжалостна к Марем. Она испытывала ее каждый день. Даже тогда, когда она, отчаявшись, уже сама отправилась на поиски Абухаджи и Ибрагима, кого-то еще из оставшихся в живых Батукаевых и Бабаевых, судьба на считанные часы развела ее с братом Саламбеком, который ехал за ней из Аягуза – городка в той же Семипалатинской области. Они разминулись на вокзале.
…Абухаджи поднимается с камня на берегу Гехинки. Его душа, сердце скорбят, тоскуют по всем ушедшим. Разумом понимает, что жизнь продолжается. Он смиренно склоняет голову перед Создателем: «О Аллах, на все воля твоя!..»
Зулай БАТУКАЕВА, историк, краевед, Почетный работник образования РФ
