В.В. Дегоев Распад имамата Шамиля власть и властитель в условиях кризиса.

Шамиль видел, что от военных неудач и ухудшающегося экономического положения имамата страдает прежде всего непривилегированная, но очень значительная часть его армии — ополчение, оторванное от домашнего хозяйства и фактически находящееся на «государственном» содержании. В это время армейская верхушка без зазрения совести обогащалась, теряя всякое чувство меры. Возникала реальная угроза раскола войска и «гражданской войны», чего имам хотел избежать во что бы то ни стало. Он щедро раздавал ополченцам казенное зерно и другие средства вспомоществования по принципу: «Кто беднее, тому больше».21 Ему приходилось отказываться от крупных стратегических операций ради промысловых рейдов для обеспечения прокорма армии. Шамиль торжественно объявлял об отказе от своей, совсем немалой, доли добычи в пользу рядовых воинов.22 Имам опасался упреков в заботе лишь о собственных интересах, проявляя подчас излишнюю щепетильность.23

В поисках новых средств обуздания кризиса имамата Шамиль решил дополнить свою систему социального балансирования еще одним элементом, рассчитанным на поддержание «классового» равновесия и общей стабильности. С некоторых пор у чиновной знати появились подозрения, что имам собирается освободить принадлежавших ей рабов и образовать из них новую, надежную опору власти. Трудно сказать, готов ли он был всерьез употребить эту революционную меру или же просто запугивал свою аристократию. Во всяком случае предупреждение, похоже, подействовало. К Шамилю явилась делегация влиятельных людей и попросила его отказаться от этого шага. И хотя они грозились принять российское подданство, если их просьбу не уважат, все же делалось это не от самоуверенности, а из страха испытать на себе действие страшного социального оружия. Главного Шамиль добился: в их угрозе перейти на сторону России было не столько реальной готовности осуществить ее, сколько обещания подчиняться имаму во всем — лишь бы он не прибегал к «запрещенному» приему.24 Задумав (или сделав вид, что задумал) обратиться за поддержкой к самым «низам» общества, Шамиль — сознательно или интуитивно — играл по классическим правилам Истории. Апелляция к маргиналам в кризисные моменты всегда была сильным доводом авторитарного властителя.

Шамиль держал под особым наблюдением информационное пространство имамата, где происходила своеобразная война самых разных слухов — не всегда в пользу имама. Вытеснить одни другими — в этом видел он важную пропагандистскую задачу, и в большинстве случаев с ней справлялся. Зная о силе воздействия слухов на психологию масс, имам пользовался этим оружием широко и эффективно.25

Определенные надежды на укрепление внутренней обстановки в имамате связывал Шамиль с гибкой ориентацией своей внешней политики. Озадаченный накатывающимися как снежный ком проблемами (истощение материальных, людских и моральных ресурсов, усиление социально-политической неустойчивости и недовольства «низов» и «верхов», убывающие перспективы выстоять против российской военной машины, методично наращивающей свою мощь) Шамиль не исключал возможности превратить Россию из врага в союзника. Версия о том, что фанатичная непримиримость к русским гяурам являлась краеугольным камнем его политики, не выдерживает критики в свете многих данных. Неизменность подходов к изменяющимся обстоятельствам — признак ограниченности правителя, коей Шамиль был абсолютно чужд. Постоянство он сохранял в служении своему идеалу — созданию сильного исламского государства всеобщего порядка и благоденствия. Но ради этого он готов был виртуозно менять все: социальную, военную, пропагандистскую стратегию, союзников, врагов… В том числе и внешнюю ориентацию. Здесь, ввиду геополитической ситуации, выбор был невелик. Идеологически более близкая суннитская Турция и менее близкий шиитский Иран находились, с географической точки зрения, весьма далеко от имамата и по ряду других соображений не могли служить той реальной внешней силой, на которую Шамиль мог бы опереться. Оставалась «соседка» Россия, враждебная по вере и агрессивная по намерениям. Союзник, на первый взгляд, совершенно неподходящий. Однако ведь находили же с ней общий язык владетели дагестанских и восточно-кавказских ханств на выгодных для них условиях? Почему бы не попробовать себя на этом поприще и имаму, в принципе, такому же самостоятельному правителю, хотя и с бульшими амбициями?

Как известно, в 1830-е гг. Шамиль вел вполне дружественную переписку с русскими генералами на предмет разграничения сфер влияния в Дагестане. В результате чего возникло нечто вроде неофициальной договоренности на сей счет, которая в целом соблюдалась, пока это было выгодно обеим сторонам. Затем, когда обстановка резко изменилась в пользу Шамиля, он, понятно, отказался от такого типа отношений с Россией. Но в конце 1840-х гг., с усилением внутренних неурядиц в имамате, Шамиль в доверительных беседах с Даниель-султаном — крупным «специалистом» по русским делам — все чаще поднимал вопрос о заключении мира и переходе под протекторат России при условии сохранения его власти в имамате и передачи ее по наследству.26 Имам ожидал от России официального подтверждения его фактического статуса суверенного владыки.27 Такое признание со стороны Петербурга многое давало и мало к чему обязывало. Протежируемый Россией лидер обеспечивался военной, финансовой и моральной поддержкой. Он получал солидные субсидии, подарки, чины, награды, военную помощь против соперников. И все это — лишь за внешнее соблюдение лояльности к России. Но если какому-нибудь хану Мехтулинскому ежегодного содержания, периодических осязаемых знаков внимания Петербурга и генеральских погон было вполне достаточно для утоления мелкого тщеславия, то для Шамиля вся эта мишура интереса не представляла. Конечно, в 1840-1850-е гг. в нем осталось не слишком много от того революционера-идеалиста, который осваивал теорию суфизма под руководством своих духовных наставников и практику газавата — вместе с Кази-муллой. Тогда религиозный романтизм, мессианские мечты и жажда преобразования мира заслоняли все, что являлось или казалось бренным и незначительным. Теперь необъятные государственные заботы, политические и личные соображения уже не позволяли ему свысока смотреть на материальные проблемы. Шамилю нужно было думать об источниках пополнения казны, число которых неуклонно сокращалось; о содержании войска, все чаще роптавшего из-за недостатка продовольствия; о поддержании определенного уровня обеспеченности военно-административной верхушки, быстро привыкшей к высоким стандартам качества жизни; наконец — о собственном семействе и большом «дворцовом» хозяйстве (включая многочисленную челядь, охранников и т.д.), внешний вид которого должен был символизировать величие и незыблемость власти. Шамиль проявлял рачительность в расходах, давшую основание некоторым современникам заподозрить его в скупости. Если они правы, то эта скупость отражала не слабость стяжательского характера, а профессиональное качество казначея, ответственного за разумное распределение скромного государственного бюджета.

Однако, несмотря на вынужденные уступки Шамиля грубым житейским вопросам, он не позволял России купить себя тем, чем она покупала других. Россия потребовалась ему не как источник личного обогащения, а как политическая и моральная опора в условиях развивающегося внутреннего кризиса. Он видел в ней средство избавиться от тяжкого военного давления извне, укрепить за счет этого положение внутри имамата, поднять собственный престиж властителя, говорящего на равных с российским императором. Шамиль действительно стремился к миру с Россией, но понимал его как добрососедские отношения с иностранным государством без ущемления его, имама, прав самостоятельного правителя, не говоря уже о военной капитуляции. Чем более осложнялись дела в имамате, тем активнее Шамиль прощупывал почву в вопросе о заключении соглашения.28 Разумеется, он понимал, что Россия прочно овладела стратегической инициативой, и теперь вести с ней переговоры будет нелегко. Возможно, имам, выстраивая модели компромиссов, стал подумывать о необходимости пойти дальше того предела уступок, который раньше он полагал окончательным.

Трудно сказать определенно, какой именно договор с Шамилем устроил бы Петербург в начале 1850-х гг., когда русская армия, понеся столько людских потерь и материального урона, испытав унижения и упустив многие годы, наконец вышла «на правильный путь». Судя по источникам, в российских правящих кругах не было единства взглядов на проблему завершения Кавказской войны. Одни предлагали довести дело до конца силовым путем, коль скоро явно обозначилась перспектива полной победы. Другие больше беспокоились о том, что делать потом с этой победой. По их мнению, в решении сложнейшей задачи послевоенного обустройства Дагестана и Чечни Шамиля можно использовать в качестве ключевой фигуры.29

Историки обычно полагают, что перед Петербургом стояла дилемма: военный или мирный путь включения Дагестана и Чечни в состав России, и выбор был сделан в пользу первого. При этом оба варианта представляются как бы в чистом, бескомпромиссном виде, как совершенно несовместимые и совершенно противоположные друг другу. В действительности история Кавказской войны во все ее периоды знала самые яркие и неожиданные примеры сочетания силовых, политических и дипломатических методов борьбы с обеих сторон. В поисках однозначного термина («присоединение» или «покорение»), наиболее подходящего для определения типа взаимоотношений между Россией и Кавказом, из сферы внимания исследователей выпал очень важный момент. Ни «присоединители», ни «покорители» как-то не заметили, что Кавказская война — это не сплошная цепь сражений, растянувшаяся на многие десятилетия. Это — еще и сложная история жизни людей разных племен и культур на протяженном и весьма условном стыке между русским и кавказским миром. Это — история Границы, наполненная самыми разнообразными проявлениями человеческих отношений. С течением времени Граница постепенно стиралась благодаря миграционному движению, смешению населения, торгово-экономическим процессам, формированию городов, установлению территориально-административного единообразия и т.д.30

Не собираясь ослаблять военное давление на имамат, русское правительство в принципе никогда не возражало против заключения соглашения с Шамилем. Другое дело — на каких условиях. Россия готова была к переговорам и в начале 1850-х гг., но из дипломатических и психологических соображений оставляла инициативу за имамом, ибо время работало против него. Между тем Шамиль тоже не спешил с явными предложениями мира, боясь уронить свое достоинство и понимая, что, делая шаг навстречу первым, он как бы признает Россию диктующей стороной. Решился бы на него Шамиль или нет, но в 1853 г. началась Крымская война, кардинально изменившая общую ситуацию. По крайней мере у имама были все основания думать так. Перспектива и в самом деле открывалась заманчивая: в вооруженную борьбу против России вступили на стороне Турции две крупнейшие европейские державы (Англия и Франция) при самом благоприятном для них раскладе сил и потенциальных стратегических возможностей. И хотя Шамиль был не слишком искушен в высокой международной политике, он владел достаточной информацией, чтобы адекватно осознавать происходящее. У него появилась надежда, что столь могущественная коалиция сможет победить Россию и тогда он поправит дела в имамате с помощью другого внешнего союзника — Турции.31 Впрочем, на помощь, как таковую, Шамиль, возможно, и не рассчитывал. Его вполне устроил бы такой исход Крымской войны, который обессилил бы Россию и заставил бы ее уйти с Кавказа. Как бы там ни было, многие политики на месте Шамиля стали бы действовать быстро и энергично. Однако ум и интуиция удерживали его от поспешных решений, несмотря на самые обнадеживающие слухи о неудачах русской армии.32 

читать далее

checheninfo.ru