В.В. Дегоев Распад имамата Шамиля власть и властитель в условиях кризиса.

По всей видимости, позиция Шамиля была ближе к выжидательной. Он внимательно следил за тем, на чью сторону склонится чаша весов в Крымской войне. Сокрушительные поражения турок в Закавказье (1853, 1854 гг.) заставили усомниться в их способности одолеть Россию.37 Сомнения усилились, когда Шамиль с удивлением узнал о положении дел под Севастополем. Он прокомментировал ситуацию так: «Стыдно им (Англии, Франции, Турции — В.Д.)! В восемь месяцев три царя не могут взять одну крепость!»38

Сыграли роль и другие обстоятельства. Истый мусульманин, Шамиль не прощал нарушений религиозных канонов никому, даже падишаху. Имам не верил в его благочестивость и в богоугодность установленных им в своей стране порядков.39 Во время Крымской войны Порта сделала достаточно, чтобы Шамиль утвердился в своем скептическом отношении к ней. С началом турецкой закавказской кампании он ясно дал понять, что хочет получить официальное приглашение к союзу и точные сведения о стратегических планах турок.40 Но вразумительного ответа так и не последовало, отчасти потому, что турки сами толком не знали, как им действовать на малоазиатском театре войны. Как суверенного владыку с огромными заслугами перед исламом, Шамиля глубоко задел тот факт, что султан лишь однажды (6 октября 1853 г.) обратился к нему лично.41 Во всех остальных случаях с имамом вели переписку второстепенные фигуры — представители османского военного командования в Малой Азии и на Черноморском побережье Кавказа. Они требовали, чтобы Шамиль признал себя вассалом султана, и постоянно делали ему бестактные замечания по поводу несвоевременности или ошибочного направления его действий.42 А когда в довершение всего имаму прислали турецкие генеральские эполеты, приравняв его тем самым к многочисленному семейству профессиональных слуг султана, то он пришел в такое негодование, что поклялся не иметь никаких дел с турками.43

Вместе с тем, во время Крымской войны, против всяких ожиданий, заметно смягчились отношения Шамиля с Россией. И это при том, что русские силы в Дагестане и Чечне были значительно сокращены ввиду переброски их в Крым и Закавказье. Вместо того, чтобы воспользоваться этим, он обменивался учтивыми посланиями с русскими властями, чего не бывало с 1837 года. Имам дал согласие на установление торговых связей с Россией, хотя и в ограниченном объеме, и сам охотно пользовался услугами русских купцов.44 Сближению с Россией способствовали и переговоры по поводу возвращения Джемалэддина, а затем и сама процедура обмена его на грузинских княгинь-заложниц.45

Таким образом, внешняя политика Шамиля в годы Крымской войны была неоднозначной. Протурецкое направление в ней и неудачные попытки оказать поддержку туркам в Закавказье сочетались со стремлением достижения выгодного мира с Россией или, по крайней мере, к сохранению реальных шансов на это. Как можно предположить, для Шамиля основным условием примирения с противником являлось признание последним его власти над горцами.46 Но в конечном итоге все зависело от исхода Крымской войны, в ожидании которого имам балансировал между двумя внешними силами. Такая тактика целиком определялась центральной задачей его внутренней политики — сохранение имамата в его авторитарно-теократической форме и в максимально возможных территориальных границах.

Если допустить, что Шамиль действительно надеялся на успех союзников в Закавказье, то в 1856 г. ему пришлось сильно разочароваться. Проиграв войну в целом, Россия, благодаря своим победам на кавказском театре, не только сохранила, но и укрепила военно-политические позиции в этом регионе. Взятие Карса произвело на народы Кавказа куда более сильное впечатление, чем падение «какого-то» Севастополя. О первом на Востоке знали многие, о втором — едва слыхали. Значение этого факта с прискорбием отмечали западные недруги России. Они констатировали, что Кавказ теперь полностью отдан в ее руки и уже ничто не сможет остановить окончательного покорения Дагестана и Чечни и продвижения русских войск дальше, в Среднюю Азию.47 Узнав об условиях Парижского договора (1856 г.), понял это и Шамиль. Вероятно, осознал он и тот факт, что в ожидании исхода Крымской войны и в надежде на победу союзников был упущен благоприятный момент для заключения с Россией более выгодного для имама мирного договора, чем тот, на который он мог рассчитывать теперь, если, конечно, Петербург вообще согласится говорить о мире.

Вместе со сведениями о примирении Абдул-Меджида с Россией имам получил как бы законный и утешительный для собственного самолюбия повод последовать его примеру: почему для Шамиля должно быть зазорным то, что позволительно султану? По некоторым данным, имам как будто заявил приближенным о своей готовности воспользоваться этим поводом.48 Тем не менее он пока не решался прямо обратиться к Петербургу. Источник колебаний оставался прежним: Шамиль не был уверен, что ему предложат приемлемые условия и позволят сохранить лицо. После окончания Кавказской войны имам признавался, что давно бы заключил мир с Россией, если бы не опасался ссылки в Сибирь.49 Впрочем, есть свидетельство и о том, что Шамиль допускал почетный для себя вариант соглашения — официальное признание его «ханом дагестанским» в обмен на прекращение войны. При таком развитии событий имама, по его собственным словам, беспокоила отрицательная реакция народа на столь резкую перемену политического и идеологического курса: от проповеди ненависти к гяурам и газавата — к миру и дружбе с неверными.50 Не отрицая важной роли последнего обстоятельства, мы все же склоняемся к мысли, что проблема сохранения власти в прежнем виде волновала Шамиля больше, чем общественное мнение, которым он всегда умел управлять в своих интересах.

читать далее

checheninfo.ru