В.А. Авие. Поездка в Чечню. 1910 г.

ДАЙДЖЕСТ:

АВИЕ В. А. ПОЕЗДКА В ЧЕЧНЮ

В жаркий июньский день, гуляя по запылившемуся уже владикавказскому бульвару, я, изнывая от жары, размышлять о том, куда бы мне отправиться, чтобы хотя на время избавить себя от всех неприятностей летней городской жизни. Навстречу мне шла знакомая толстая фигура в офицерском кителе.

— Какими судьбами? Что вы здесь делаете? — спросил я, узнав своего старого приятеля С., удивившись и обрадовавшись встрече с этим в высшей степени милым человеком. Я знал, что он служит уже третий год в укреплении Шатой (Грозненская округа Терской области) начальником участка или приставом, как у нас называется эта должность.

— Я-то? я по делам вызван к начальнику области, — отвечал он, крепко пожимая мне руку: — а вот вы что делаете в такую жару в городе? Вы ведь всегда летом удираете куда-нибудь in’s gruene.

Узнав, что я и собираюсь in’s gruene, но только еще не решил, куда направить стопы своя, он радостно воскликнул:

— Так чего же лучше! Поедемте к нам в Шатой. Там у нас теперь чистая благодать, рай земной, не то, что тут у вас в городе. Я завтра кончаю дела и послезавтра выеду. Махнемте со мною! Пробудете, сколько поживется, и увидите, что не раскаетесь; а семья моя будет вам очень рада.

Судьба сама поднесла мне решение занимавшего меня вопроса; предложение мне понравилось, и мы условились с С. встретиться [258] послезавтра в восемь часов утра на вокзале, чтобы ехать вместе. Предстояло часа четыре езды по железной дороге до Грозного, а оттуда мой приятель должен был довезти меня остающиеся до Шатоя 50 верст на бывшей в его распоряжении земской перекладной, которая ждала его в Грозном.

Уложив небольшой чемодан, я аккуратно явился к поезду в назначенное время и застал С. уже сидящим в вагоне. Промелькнула мимо окон купе пригородная слободка, дымящиеся трубы алагирского свинцового завода, тенистое военное кладбище, и поезд вошел в густую аллею акаций, которую образуют по обе стороны пути живые изгороди подгородных садов. На утреннем солнце ярко сверкает видная как на ладони цепь гор со снеговыми вершинами, круто обрывающаяся у Владикавказа. Кругом за садами расстилаются на необозримое пространство картофельные и подсолнечные плантации, изредка прорезанные полосами пшеницы и кукурузы.

До Беслана, первой от Владикавказа станции, путь идет под гору, и мы пролетаем эти 20 верст, как вихрь. От Беслана поезд круто поворачивает на восток, и теперь сияющая на голубом небе горная цепь с лесистыми зелеными подножиями сопровождаем нас уже с правой стороны.

Дорога до Грозного скучная, унылая. Поезд летит все время по волнистой глинистой степи, поросшей какими-то серо-лиловыми колючками; вся земля истоптана бродящими тут стадами баранов, которые каким-то образом находят себе здесь пропитание. Иногда на холме видишь неподвижную фигуру пастуха, в бурке, с длинной палкой в руках, около него дремлет собака с коротко обрезанными, по местному обычаю, ушами. По всему протяжению пути разбросаны посты казаков и местной милиции, охраняющие дорогу от ингушей. Но вот, наконец, глаз может отдохнуть от скучного однообразия вида: поезд подходит к станции Серповодск, за которой широко и вольно раскинулась казачья станица Михайловская, славящаяся горячими серными ключами. Это единственный оазис в просторной унылой степи. Станица утопает в зелени садов и рощ; около чистеньких, белых, большей частью крытых соломою хат вздымаются, как минареты, пирамидальные тополи среди куп фруктовых деревьев. Менаду сероватою листвою дуплистых столетних верб сверкает уходящая вдаль река Сунжа.

В Михайловскую станицу летом съезжаются из окрестностей больные ревматизмами и накожными болезнями из таких, которые находят наши пятигорские воды себе не по карману. Серные воды станицы нисколько не слабее пятигорских; температура их так высока, что в ключе, бьющем из-под земли, можно сварить яйцо, и зимой вся станица дымится от горячего [259] пара, выходящего из почвы. Здесь есть и доктора, и аптека, и ванное заведение, но все это, конечно, много попроще и подешевле курортных. Жить приходится в простой казачьей хате и, уж само собою разумеется, нет ни музыки, ни оперетки. Дешевизна и простота жизни привлекают многих, и летом здесь бывает иногда порядочный съезд.

Грозный виден с дороги издалека, благодаря окружающим его нефтяным вышкам и колоссальным железным нефтеналивным бакам, выкрашенным в яркую белую или красную краску. Подъезжая, уже за несколько верст слышишь запах нефти; земля местами совершенно голая и чернеет, как перегоревший навоз. Поезд по залитым нефтью путям, уставленным вагонами-цистернами, подкатывает к вокзалу. Обширное здание со множеством мастерских окружено чахлыми акациями. В небольшом, но приличном буфете полно народу; нам с С. подают отличный обед, который мы наскоро съедаем.

— Ну, едемте, готово, — говорит мне С., который выходил после обеда, чтобы узнать насчет лошадей.

У заднего крыльца вокзала, среди обычной сутолоки извозчиков, носильщиков и дрогалей, стоит высокая зеленая тележка, запряженная тройкой бойких светло-желтых лошадок, с чеченцем-ямщиком на козлах. Мы садимся на веревочный переплета тележки, устланный сеном, носильщик втискивает нам под ноги наш несложный багаж, и тройка, весело гремя и звеня сбруей и бубенчиками, с места мчит нас по грозненским улицам через весь город.

Но что это за город? Он похож на оборванца, который надел бы фрак и цилиндр сверх своих грязных лохмотьев. Немощеные улицы, крошечные, грязные хатки, тонущие в грязи своих дворов, полных навозной жижи и какой-то рухляди. А рядом “стилизованные” новенькие дома, двухэтажные гостиницы с раззолоченными вывесками, шикарные магазины и так называемый “городской сад” с яркими коленкоровыми фонарями у входа. Тройка мчит нас по полуразвалившемуся, дребезжащему деревянному мосту через Сунжу; в темно-желтой, густой, как шоколад, воде ее полощутся голые тела обывателей, ищущих прохлады. Базарная площадь, затянутая зеленой тиной, пуста, и наш бойкий, как и его лошадки, ямщик летит через нее прямо без дороги, нисколько не смущаясь тем, что колеса переезжают через толстую свинью, барахтающуюся в зеленой луже. Свинья с отчаянным визгом, прихрамывая, выскакивает из лужи, а перекладная наша, подпрыгнув на неожиданном препятствии, летит дальше, обдав нас зеленой грязью из-под колес. [260]

Но вот мы и за городом. На много верст перед нами бесконечные кукурузные и просяные поля и бахчи с незрелыми еще арбузами и дынями. По межам и полянкам благоухают кусты цветущего шиповника и боярышника; впереди, еще далеко, вздымаются горы, покрытые доверху прекрасным старым лесом. Звон бубенчиков, мерная тряска экипажа, легкий, душистый ветерок и полуденное жужжание насекомых навевают спокойное созерцательное настроение. Дорога пустынна, только изредка попадется телега воздвиженского слобожанина, едущего в город, или верховой чеченец, одетый в тяжелую бурку и папаху, несмотря на горячее июньское солнце. (Горцы уверяют, что в бурке прохладнее, потому что солнце не пропекает сквозь толстый войлок; может быть, они и правы, но на них даже смотреть жарко летом).

Ярко зеленеет под солнечными лучами широкая равнина, и крепкие лошадки все так же мчат нас, все ближе и ближе к горам, до самой слободы Воздвиженской, которая приютилась у склона гор в 25 верстах от Грозного. На грязной земской станции нам быстро перепрягают лошадей, и я успеваю рассмотреть только ряды домиков с крылечками, осененными старыми деревьями, большое здание военного собрания, ничем не огороженный липовый бульвар да множество деревянных будочек и колод здешнего водопровода. На выезде из слободы тянутся длинные кирпичные казармы расположенных здесь войск.

За слободой дорога наша врезывается в густой лес с открывающимися кое-где цветущими полянками и скоро начинает подыматься по склону горы. Вот она забралась уже довольно высоко и вползает на мост, перекинутый через широко разливающийся на просторе, только что вырвавшийся из теснины гор, Аргунь. На берегу водяная лесопильня, заваленная кругом досками и бревнами, жужжит своими колесами. Прогремев по мосту, тройка бодро выносить нас на горку, пролетает мимо милиционерского поста, и через несколько минут мы в глубоком, полном тени и прохлады, ущелье, на дне которого шумит вода.

Справа и слева ползет по горам до самой вершины густой, непроходимый, весь переплетшийся ветвями лес. У самой дороги, выбитой по отвесному склону, из желтой глины и камня торчат искривленные корни деревьев. Узкое шоссе без всякого барьера, кроме кустов, цепляющихся за края обрыва, все поднимается вверх, делая неожиданные повороты, и Аргунь уходит от нас все глубже и глубже. Теперь видно только на заворотах дороги сквозь деревья, как он катит внизу свои черные воды в узкой каменистой щели на пятидесятисаженной глубине. Запах цветущего шиповника и бузины, лесной сырости и земляники, [261] выглядывающей из-под перистых листьев папоротника, смешивается с прохладной, влажной струей воздуха, бьющей прямо в лицо снизу, из трещины Аргуна. Могучие ветви навесом спускаются с висящих над дорогой скаль, из обрыва выглядывают завитые хмелем верхушки деревьев, сбегающих по отвесу до самого русла реки. Все новые и новые красоты раскрывает ущелье, и хочется вечно ехать так в этой темной, зеленой тени и смотреть, слушая шепот векового леса, глухой плеск и рокот воды. Мой приятель, убаюканный ездою и давно привычный к этим, новым для меня, волшебным картинам, дремлет почти всю дорогу. Но вдруг навстречу нам из-за поворота выезжает кучка верховых чеченцев, вооруженных с ног до головы. Ямщик с оживленным лицом оборачивается к нам с козел.

— Смотрите, капитан! — громко восклицает он. Мой капитан вздрагивает со сна и, открыв глаза, тоже оживляется.

— Куда едете? зачем? — спрашивает он беспокойно и строго.

— Не беспокойтесь, капитан, — улыбаясь и кланяясь отвечают ему чеченцы. — Это мы родственника одного провожаем. У него, знаете, кровник (Кровником называется на Кавказе тот, кто обязан отомстить убийством за убийство. Иногда, благодаря одному убийству, образуется бесконечная цель кровников.) есть, так ему нельзя одному ездить. [262]

Капитан успокаивается и опять мирно засыпает, и я опять в одиночестве любуюсь дорогой.

Местами ущелье вдруг расширяется, показывается полянка, засеянная кукурузой, с приютившейся у подножия горы огороженной усадьбой какого-нибудь чеченца. Коровы пасутся возле, куры бродят по траве, на плетеном заборе чеченка развешивает свое тряпье; и странно видеть эту жизнь в таком диком и уединенном месте. На одной из таких полян стоит летнее помещение Воздвиженской школы лесоводства. На повороте раскинулось большое здание, окруженное живою изгородью; ученики, молодые люди, которые готовятся здесь на должности лесных кондукторов, работают за оградой своего образцового питомника. Побросав лопаты и грабли, они бегут к изгороди, чтобы посмотреть на редких в этой глуши проезжих.

Дальше и выше вьется дорога, и тройка наша должна умерить свою скорость. Когда лошади, кажется, уже выбиваются из сил, подъем вдруг кончается, и мы несколько верст едем на страшной высоте, но уже по ровной дороге. Шоссе местами пересекается каменными лотками для стока бегущей с гор из каждой трещины воды, которая во время дождей образует целые водопады. Скоро горы раздвигаются, расступается просторнее лес, Аргунь отходит правее, и широкая, версты в две, долина, ярко-зеленая, покрытая низкой травой, вся идущая уступами, точно ступеньками, слева направо, открывается взорам. Впереди на пригорке виднеется белый домик с красною крышей и балконом; с пригорка сбегают к дороге кусты, к столбикам балкона привязаны лошади: это милиционерский пост, охраняющий въезд в Шатой. Недалеко за ним уже видны большие красные ворота и каменная с бойницами стена укрепления. Ворота раскрыты настежь; тройка наша лихо влетает в них, звеня бубенчиками, поворачивает через несколько шагов налево в другие ворота и, проскакав по обширной зеленой площади, усаженной группами деревьев, мы подкатываем к длинному, окруженному палисадником и старыми липами дому с балконом. Здесь казенная квартира начальника Шатоевского участка, и в ней помещается теперь мой приятель С. с семьей.

Шатой — маленькое укрепление в горах Терской области, прилепившееся к подножию зеленого лесистого Хайкалама, на высоком и широком плато, спускающемся уступами с одной стороны к Аргуню, а с другой к впадающей в него речке Вердеах. Шатой весь обнесен толстой стеною с развалившимися башенками по углам и построен когда-то для защиты округа на случай восстания горцев. Теперь это укрепление наполовину [263] утратило свое значение. Лет пятьдесят тому назад там стоял Навагинский полк, а впоследствии линейный батальон, потом упраздненный. От тех времен сохранились там казармы и военная церковь, совершенно подобная Линейной церкви, выстроенной во Владикавказе на пожертвованные солдатами Навагинского полка серебряные рубли, полученные ими в подарок от государя Александра II во время посещения им Кавказа еще в бытность его наследником. Строил обе эти церкви известный когда-то в тех местах священник Мамврийский, который жил до 100 лет и до самой смерти ходил пешком из Грозного во Владикавказ, не признавая другого способа передвижения.

В настоящее время в пределах Шатоевского укрепления помещается рота крепостной артиллерии, снабженная какими-то старыми медными пушками, вряд ли могущими кого-нибудь испугать; рота пехоты, лазарет, упомянутая уже церковь, густо обсаженная деревьями, да одна улица домиков — квартир служащих здесь офицеров и чиновников. Большой дом начальника участка стоит отдельно под горою, на которой лепятся артиллерийские казармы, и окружен еще, вместе с большою площадью, особой стеной. В этой цитадели бьет из-под горы толстой струей родник, обделанный каменными плитами, [264] снабжающий водою весь Шатой. Перед балконом дома группа старых деревьев густо сплетает свои толстая ветви; под ними журчит ручей, вытекающий из родника.

За стеною крепости раскинулась на углу плато собственно слобода Шатой, небольшое селение русских, преимущественно отставных солдат, селившихся там по окончании прежней 25-летней службы, перемешавшихся теперь с чеченцами. Несколько лавочек с ситцами и дешевой посудой, пекарня, мясная лавка, десятка три домов составляют все селение, тонущее во фруктовых садах. За селением растянулись кукурузные поля; по окружающим Шатой горам лежат селения Цугуной, Вашендерой, Барзой и другие, составляющие Шатоевский участок.

При въезде в укрепление, у самых ворот, прилепившись к внутренней стороне стены, стоит тюрьма или арестный дом, куда С. сажает своею властью провинившихся чеченцев. Более важные преступники сидят за железными решетками впредь до того, как их отправляют под конвоем в грозненский тюремный замок. При мне сидел там один “кровник”, зарезавший из мести за убитого родственника целую семью. С бритой головой он расхаживал целые дни из угла в угол по своей тесной камере, вращая белками, потрясал решетку и грозил всем, наводя ужас на проходящих.

1, 2, 3, 4, 5

checheninfo.ru

Добавить комментарий

Спутник Земли

Отправить комментарий